Олег Мороз - Так кто же развалил Союз?

Безжалостно, однако, помощник президента, человек, преданный ему душой и телом, оценивает выступление своего шефа.

Смятение и среди ближайших сотрудников Горбачева. Черняев:

«Игнатенко утром заговорил со мной об отставке. Пришел Андрей Грачев с заседания Верховного Совета, попросил не утверждать его заведующим международным отделом при президенте: «Хватит с меня 1968 и 1979 годов» (то есть ввода войск в Чехословакию и Афганистан. — О.М.)

Непереносимо. А что я?»

У многих в тот момент возникали ассоциации с вторжением советских войск в Чехословакию и Афганистан. И с еще более ранним — в Венгрию, в 1956 году. Правда, тогда коммунистические «интернационалисты» действовали более решительно и с использованием гораздо большей военной силы. К концу восьмидесятых — началу девяностых слабеющая коммунистическая империя уже утратила былую хватку.

14 января, выступая по поводу вильнюсских событий в союзном Верховном Совете, Горбачев действительно отделывался общими обтекаемыми фразами. Уверял, что ничего не знал о готовящейся карательной акции:

− Все мы тяжело переживаем случившееся в ночь на 13 января — резкое обострение обстановки в республике, гибель людей. Налицо резкое противостояние, по сути дела, раскол общества. В этой обстановке нужно действовать и взвешенно, и ответственно…

В беседе с журналистами в перерыве заседания Горбачев сказал, что он «не хотел вводить президентское правление и все, что с ним связано, и решил ограничиться хоть и строгим, но всего лишь предупреждением Верховному Совету Литвы… Я узнал о случившемся рано утром. Сообщение о трагедии всех застало врасплох».

Если Ачалов, Варенников действовали в Вильнюсе самовольно, по отношению к ним, наверное, должны были последовать какие-то санкции. Однако ничего такого не произошло.

По некоторым признакам, у ближайших помощников Горбачева возникало подозрение, что шеф все же не так уж и непричастен к событиям в Вильнюсе. Как-то странно он себя вел в те «послевильнюсские» дни. Анатолий Черняев, 15 января:

«На встречу Горбачева с Велиховым (видимо, речь идет о встрече с иностранными учеными, которую организовал академик Велихов. — О.М.) я не пошел. Противно было встречаться с ним. Стыдно смотреть в глаза людям. Я рассчитывал, что в такой обстановке он (Горбачев. — О.М.) откажется (от встречи. — О.М.) Материалы и речь я ему подготовил еще до событий. Но опять его «недооценил» — он пошел. Позвал с собой Яковлева, Болдина и только что утвержденного на заседании Верховного Совета (министром иностранных дел СССР. — О.М.) Бессмертных. И как ни в чем не бывало почти два часа рассыпался перед американцами и другими в приверженности новому мышлению. А они, как ожидалось, не задали никаких вопросов…»

Непонятно: так и ожидалось, что не зададут, или ожидалось, что зададут, но вот не задали? Вообще-то должны были задать: весь мир тогда был «поставлен на уши» Вильнюсом.

Анатолий Черняев, 15 января:

«Приехал Игнатенко. Рассказал, что вчера вечером он, Яковлев и Примаков стали уговаривать Горбачева съездить в Вильнюс, возложить венок, выступить там на Верховном Совете, пойти в коллективы, к военным и т. д.

Горбачев это вроде воспринял, сказал: сделайте к утру тексты для выступлений там. Написали, утром положили на стол. И весь день Игнатенко ловил Горбачева, чтобы узнать, что же он решил. М. С. сделал вид, что никакого разговора с этими тремя не было. Из чего Игнатенко сделал вывод, что тот не «дезинформирован» (относительно того, что намеревались осуществить в Вильнюсе. — О.М.), как думают многие, а осуществляет свой план запугивания прибалтов».

Это важная догадка: Горбачев с помощью военных «ОСУЩЕСТВЛЯЕТ СВОЙ ПЛАН ЗАПУГИВАНИЯ ПРИБАЛТОВ». В этот план не посвящены даже ближайшие сотрудники президента, вообще, видимо, мало кто посвящен, но по каким-то едва заметным признакам люди начинают догадываться…

В дневниковой записи от 15 января Анатолий Черняев приводит свое письмо Горбачеву, которое он написал в этот день утром. Письмо весьма интересное: человек, близкий к президенту, говорит ему предельно откровенно все, что он думает о нем. А мысли его — печальны. Он видит, как в Горбачеве, в его намерениях, планах, действиях происходит постыдный перелом.

Анатолий Черняев, 15 января:

«Я проснулся в пять утра и заснуть больше не мог. Обдумал свои намерения. Придя на работу, продиктовал Тамаре шесть страниц объяснений с Горбачевым, резко и откровенно, наотмашь — с выводом: «Я тоже ухожу». Вот этот текст:

«Михаил Сергеевич!

Поскольку перелом наконец действительно наступил и поскольку трудно было даже предположить, что он станет таким печальным и постыдным, никто не имеет права отмалчиваться.

С некоторых пор мы, помощники, заметили, что Вы в нас не нуждаетесь. Мы ничего не знаем ни о Ваших намерениях, ни о Ваших планах, ни о предполагаемых действиях или кандидатурах… Наше мнение Вас явно не интересует. Но это не значит, что у нас нет своего мнения обо всем этом.

Я, который искренне и верно отдавал Вашему делу все, что мог, считаю своим долгом сказать Вам следующее.

Ваша речь в Верховном Совете — это знамение конца. Это совсем не то, что ждали мир и страна. Это — не выступление великого государственного деятеля в момент, когда под вопрос поставлено все его дело. Сумбурная, косноязычная, с какими-то странными впечатлениями от встречи с Прунскене, с «фабулой» событий, о которых весь мир знает в десять раз больше. Было полное ощущение, что Вы просто не в курсе дела или выкручиваетесь, не желая сказать, чего Вы действительно хотите добиться.

В этой речи не было главного — политики. А политика, как Вы сами нас учили, — это всегда выбор. На этот раз выбор таков: либо Вы говорите прямо, что не потерпите отпадения ни пяди Советского Союза и употребите все средства, включая танки, чтобы этого не допустить, либо Вы признаете, что произошло трагическое, не контролируемое из Центра событие, что Вы осуждаете тех, кто применил силу и погубил людей, и привлекаете их к ответственности.

В первом случае это означало бы, что Вы хороните все то, что было Вами сказано и сделано на протяжении пяти лет. Признаете, что и сами Вы, и страна оказались не готовы к революционному повороту на цивилизованный путь и что придется вести дела и обращаться с народом по-прежнему.

Во втором случае дело еще можно было бы поправить во имя продолжения перестроечного курса. Хотя что-то необратимое уже произошло. Никакие прокуроры и следователи, к каким бы выводам они ни пришли на месте, не изменят той оценки событий, которую дала международная общественность и все политические эшелоны западного мира. Не повлияют они и на наше общественное мнение, которое Вы явно недооцениваете или просто дезинформированы о его действительном содержании.