Вадим Роговин - 1937

Третий эпизод касался судьбы самого Хрущёва. Зная, что при обсуждении кандидатур будет в очередной раз и с особым пристрастием выясняться малейшая причастность в прошлом каждого кандидата к «троцкизму», Хрущёв ощутил страх по поводу того, не напомнит ли кто-нибудь из делегатов опасную страницу его биографии: выступление во время дискуссии 1923 года с поддержкой позиции Троцкого по вопросу о внутрипартийной демократии. Понимая, что, если этот факт будет обнародован в раскалённой атмосфере конференции, то ему «будет очень трудно давать объяснения», Хрущёв решил исповедаться непосредственно перед Сталиным. Представляя, какими последствиями может быть чревато это признание, он попросил совета у Кагановича, в то время весьма благожелательно относившегося к нему. Каганович, которому «было поручено наблюдать за московской конференцией», стал решительно отговаривать Хрущёва от намерения сообщить Сталину о своих «троцкистских колебаниях». Вопреки этим предостережениям, Хрущёв всё же решил рассказать Сталину «об ошибке, допущенной в 1923 году», чтобы не выглядеть на конференции человеком, «скрывшим компрометирующие его факты».

Сообщив Сталину о своей «ошибке», Хрущёв прибавил, что его «увлек тогда Харечко, довольно известный троцкист». Сталин отреагировал на это словами: «Харечко? А, я его знаю. О, это был интересный человек». (Харечко в то время находился в колымских лагерях). Хрущёв спросил Сталина, нужно ли ему говорить на конференции об этой давней «ошибке». Сталин ответил: «Пожалуй, не следует говорить. Вы рассказали нам, и достаточно». Присутствовавший при разговоре Молотов возразил: «Нет, пусть лучше расскажет». Сталин согласился: «Да, лучше расскажите, потому что если вы не расскажете, то кто-нибудь может привязаться, и потом завалят вас вопросами, а нас заявлениями».

Спустя 30 лет Хрущёв вспоминал: этот разговор породил в нём уверенность, что «те, кого арестовывали, действительно враги народа, хотя действовали так ловко, что мы не могли заметить это из-за своей неопытности, политической слепоты и доверчивости. Сталин… как бы поднимался на ещё более высокий пьедестал: всё видит, всё знает, людские поступки судит справедливо, честных людей защищает и поддерживает, а людей, недостойных доверия, наказывает» [745] Вопросы истории. 1990. № 4. С. 77—79 ; Исторический архив. 1994. № 2. С. 45. .

Несколько по-иному этот эпизод был изложен Кагановичем в беседе с Чуевым. Каганович рассказал, что Хрущёв со слезами обратился к нему: «Как мне быть? Говорить ли мне на конференции, не говорить?» Каганович обещал посоветоваться по этому поводу со Сталиным. Узнав, что Хрущёв «был троцкистом», Сталин спросил: «А сейчас как?» Каганович ответил: «„Активно выступает, искренне борется“. Тогда Сталин сказал: „Пусть выступит, расскажет. Потом ты выступишь и скажешь: ЦК знает это и доверяет ему…“ Так и было сделано» [746] Чуев Ф. Так говорил Каганович. С. 99. .

Эпизод с «троцкистским прошлым» Хрущёва имел примечательное продолжение. Когда на заседании Президиума ЦК в июне 1957 года Молотов и Каганович предложили снять Хрущёва с поста первого секретаря ЦК, одним из их главных аргументов было упоминание о «троцкизме» Хрущёва. С особым жаром обличал Хрущёва как «троцкиста» Каганович. Когда некоторые участники заседания стали протестовать против этого «недопустимого приёма», Молотов заявил: «Но это же было» [747] Исторический архив. 1993. № 3. С. 62. .

Сам Хрущёв даже спустя два десятилетия после 1937 года и спустя треть века после своей «ошибки» придавал этому обвинению столь важное значение, что посвятил ему значительную часть своей речи на июньском пленуме 1957 года. Заявив, что «мы правильно воспитывали нашу партию в ненависти к троцкистам, зиновьевцам, правым», он — вполне в сталинском духе — дал казуистическое объяснение своей позиции в 1923 году. Рассказав, что во время «дискуссии, навязанной троцкистами», он выступил против допускавшихся в его партийной организации нарушений внутрипартийной демократии, Хрущёв добавил: «И вот получилось, что мои выступления в то время, то есть в первые дни дискуссии, хотя по существу я никогда не выступал вместе с троцкистами, объективно являлись поддержкой троцкистов. Я быстро понял, что я допустил ошибку, что мои выступления могут быть истолкованы как выступления с неправильных позиций» [748] Исторический архив. 1994. № 2. С. 43—45. .

От обвинения в «троцкизме» счёл нужным защитить Хрущёва на пленуме Микоян, который вспоминал, как в 1923 году «Троцкий выдвинул лозунг внутрипартийной демократии и обратился с ним к молодёжи… Во время этой дискуссии на одном из первых собраний тов. Хрущёв выступал в пользу этой позиции Троцкого, но затем, раскусив в чём дело, в той же организации активно выступил против Троцкого и поэтому пользовался поддержкой партийной организации» [749] Исторический архив. 1993. № 4. С. 41. .

Приведённые выше факты показывают, как глубоко сидел даже после смерти Сталина в сознании его преемников жупел «троцкизма», по-прежнему используемый ими в борьбе за власть и в сведении личных счетов.

Эпизод с «троцкистским прошлым» Хрущёва косвенно свидетельствует о том, что множество коммунистов, имевших столь же отдалённое отношение к «троцкизму», как Хрущёв, но не обладавших возможностью воспользоваться прямым покровительством Сталина, были в ходе выборной кампании 1937 года заклеймены «троцкистами», вслед за этим пополнили ряды арестованных. Во всяком случае выборная кампания достигла поставленной Сталиным цели: создать у всех членов партии, включая самых высокопоставленных аппаратчиков, чувство незащищенности и страха по поводу возможных провокационных обвинений.

Не меньшую трудность, чем проведение выборов, представляла для организаторов конференций выработка итоговых резолюций. Требовалось на свой страх и риск отыскивать баланс между «либеральной» линией февральско-мартовского пленума на внутрипартийную демократию и «жёсткой» линией того же пленума на «выкорчёвывание врагов народа». Выбраться из этой трудности оказалось легче всего Хрущёву, который и в данном случае воспользовался своей привилегией личного доступа к Сталину и показал ему проект резолюции московской конференции. Спустя много лет Хрущёв вспоминал, какое облегчение он испытал, когда Сталин вычеркнул из проекта вписанную туда особенно грубую брань против «двурушников». «Если бы я сам предложил такую резолюцию,— замечал Хрущёв,— то мне бы не поздоровилось: она не шла в тон нашей партийной печати, как бы смягчала, принижала остроту борьбы».

Когда с московской резолюцией познакомился Постышев, то он был крайне удивлён её «либерализмом». Хрущёву пришлось пояснить, что Сталин «своей рукой вычеркнул положения, обострявшие борьбу с врагами». Выслушав это, Постышев с заметным удовлетворением сказал: «Мы тоже тогда будем так действовать. И возьмем вашу резолюцию за образец» [750] Вопросы истории. 1990. № 4. С. 79. .