Вадим Роговин - 1937

В откликах на московские процессы, появившихся за рубежом, Троцкий усматривал две, в равной степени опасные крайности. С одной стороны, «друзья СССР» соблюдали «заговор молчания» по поводу очевидных судебных подлогов — из-за опасения, что их разоблачение может ослабить Советский Союз и тем самым оказать услугу фашизму. В этой связи Троцкий указывал, что в действительности сталинская бюрократия, усваивающая «наиболее отвратительные черты тоталитарного режима», способствует укреплению позиций фашизма [348] Там же. С. 33. . (В последующем, задолго до заключения пакта «Молотов — Риббентроп», Троцкий не раз указывал, что Сталин, очистивший партию от всех последовательных носителей большевистского типа социального сознания, готовится к позорной сделке с Гитлером.)

С другой стороны, антикоммунистическая печать рассматривала московские процессы как закономерный итог Октябрьской революции и идеологии большевизма. В ответ на это Троцкий говорил: «Московские процессы не бесчестят революцию, ибо они являются детищами реакции. Московские процессы не бесчестят старое поколение большевиков; они лишь показывают, что и большевики сделаны из плоти и крови и что они не выдерживают без конца, когда над ними годами качается маятник смерти. Московские процессы бесчестят тот политический режим, который их породил: режим бонапартизма, без чести и совести» [349] Там же. С. 7. .

Отчётливо понимая, какой долговременный ущерб делу социализма наносят сталинские преступления, совершаемые якобы под революционным знаменем, Троцкий заявлял: «Этого знамени мы не отдадим мастерам подлога. Если наше поколение оказалось слишком слабо для осуществления социализма на земле, мы передадим знамя незапятнанным нашим детям. Борьба, которая предстоит, далеко превосходит значение отдельных лиц, фракций и партий. Это борьба за будущее всего человечества. Она будет суровой. Она будет долгой. Кто ищет физического покоя и душевного комфорта, пусть отойдет в сторону. Во время реакции удобнее опираться на бюрократию, чем на истину. Но все, для которых социализм — не пустой звук, а содержание нравственной жизни,— вперёд! Ни угрозы, ни преследования, ни насилия нас не остановят. Может быть, на наших костях, но истина восторжествует. Мы ей проложим дорогу. Она победит. И под грозными ударами судьбы я буду считать себя счастливым, как в лучшие дни своей юности, если вместе с вами смогу содействовать её победе. Ибо, друзья мои, высшее человеческое счастье состоит не в эксплуатации настоящего, а в подготовке будущего» [350] Hoover Institution Archives. Collection of Nicolaevsky. Box 295. Folder 16. P. 163. .

Анализируя причины московских процессов, Троцкий отметал объяснение их исключительно личными мотивами. Соглашаясь с тем, что такие мотивы всегда играли важную роль в политической психологии Сталина, он подчёркивал, что при организации столь грандиозной акции, как великая чистка, Сталин руководствовался серьёзными политическими соображениями, в которых следует различать индивидуальный и социальный аспекты.

Индивидуальный аспект был связан прежде всего со страхом Сталина по поводу возможности организации против него контртеррористических актов. О том, насколько Сталин был охвачен таким страхом, свидетельствуют, в частности, воспоминания адмирала Исакова. В них рассказывается о том, как Сталин вскоре после убийства Кирова говорил Исакову о дежурных офицерах, стоявших на всех переходах в Кремле, и, разумеется, многократно проверенных «органами»: «Идешь каждый раз по коридору и думаешь: кто из них? Если вот этот, то будет стрелять в спину, а если завернешь за угол, то следующий будет стрелять в лицо» [351] Знамя. 1988. № 5. С. 69. .

Однако только эти соображения не могли играть определяющей роли в организации Сталиным чудовищного аутодафе, жертвами которого стали миллионы людей. Столь же несостоятельной была версия, объяснявшая расправу над «троцкистами», равно как и продолжение Троцким борьбы, личной враждой между Сталиным и Троцким. Эта версия реакционной печати 30-х годов в последние годы оказалась реанимированной российскими демократами. Так, Волкогонов, меряя борьбу левой оппозиции против сталинизма мерками беспринципной грызни между Горбачёвым и Ельциным, неоднократно повторяет, что «абсолютное неприятие сталинизма» Троцким объяснялось его личной ненавистью к Сталину [352] См., напр.: Волкогонов Д. А. Троцкий. Кн. 2. С. 97. .

Между тем Троцкий ещё в 1937 году выдвинул достаточно убедительные аргументы, разрушающие эту версию. Называя поверхностным, нелепым и абсурдным сведение борьбы оппозиции против бюрократического абсолютизма к борьбе за личную власть между Сталиным и Троцким, он рассматривал эту проблему не со стороны Сталина, а со стороны его многочисленных противников из рядов левой оппозиции. «Многие десятки тысяч так называемых „троцкистов“,— писал он,— подвергались в СССР в течение последних тринадцати лет жестоким преследованиям, отрывались от семей, от друзей, от работы, лишались огня и воды, нередко и жизни — неужели всё это ради личной борьбы между Троцким и Сталиным?» [353] Троцкий Л. Д. Преступления Сталина. С. 38.

Одним из главных мотивов, побудивших Сталина к организации московских процессов, выступало стремление устранить Троцкого с политической арены. «Если Сталин взял на себя работу Каина по отношению к Зиновьеву, Каменеву и другим, то не потому, что смерть их была ему нужна сама по себе… Трупы Зиновьева и Каменева для Сталина — прежде всего ступеньки к Троцкому» [354] Бюллетень оппозиции. 1937. № 54—55. С. 11. . Такой же ступенькой стали и главные подсудимые второго процесса — Радек и Пятаков, которые в отличие от лидеров зиновьевской оппозиции, остававшихся после 1927 года на политических задворках, были приближены Сталиным к власти. Пятаков и Радек «были верными орудиями в руках Сталина, который очень дорожил ими, потому что они умнее и образованнее всех его ближайших сотрудников. Но у него не было других видных, известных экс-троцкистов, которых он мог бы пустить в дело для нового демонстративного процесса. Он оказался вынужден пожертвовать Пятаковым и Радеком» [355] Там же. С. 32. .

Между расправой над «экс-троцкистами» и политической дискредитацией Троцкого существовала двухсторонняя связь. «Сталину нужно было пожертвовать десятками бывших своих товарищей, чтобы создать фантастическую фигуру контрреволюционного сверхзаговорщика Троцкого. А затем он воспользовался этой фигурой для расправы со всеми своими противниками» [356] Троцкий Л. Д. Преступления Сталина. С. 237. . Эта «диалектика подлога» выросла из страха Сталина перед ростом влияния Троцкого за рубежом и ростом оппозиционных, «троцкистских» настроений в СССР. В обоих случаях Сталин руководствовался не только личной ненавистью к «разоружившимся» и не «разоружившимся» деятелям левой оппозиции, от которых он в прошлом получил немало сокрушительных идейных ударов, но в первую очередь интересами классовой, политической борьбы. Большой террор и его необходимая составная часть — показательные процессы над бывшими лидерами оппозиции имели глубокие социальные и политические причины.