Вадим Роговин - Мировая революция и мировая война

Любой непредвзятый читатель, очевидно, согласится с тем, что, не зная имени автора статьи и времени её появления, большинство её пассажей можно счесть извлечёнными со страниц нынешних «национал-патриотических» изданий, в том числе и тех, которые сегодня именуют себя коммунистическими.

В первые годы революции большевикам казалось, что в России, славившейся в недалёком прошлом еврейскими погромами и открытой деятельностью многочисленных черносотенных организаций, еврейский вопрос навсегда и безраздельно решён. Им представлялась абсурдной сама мысль о том, что при выдвижении людей на руководящие посты следует обращать внимание на их национальность и устанавливать в этой связи какие-то «процентные нормы». Ленин считал «пунктиком» Троцкого мнение последнего о том, что в первом правительстве молодой Советской республики не должно быть ни одного еврея [179] Вопросы истории КПСС. 1990. № 5. С. 36. .

Белогвардейская пропаганда усиленно играла на том обстоятельстве, что на руководящих постах в администрации, хозяйстве и армии оказалось немало евреев, как, впрочем, и других «инородцев» — представителей малых национальностей, угнетавшихся при царизме и поэтому принимавших активное участие в революционной борьбе. Этому противостояла большевистская пропаганда, убеждавшая трудящихся, что им следует видеть врагов не в других нациях, а в других, угнетательских классах, которые натравливают русский народ на евреев и иных «инородцев».

Среди большевистских руководителей, пожалуй, только Троцкий считал, что микробы антисемитизма, как и вообще глубоко укоренившиеся в массах национальные предрассудки и предубеждения, не могут быстро и бесследно исчезнуть со сменой общественного и государственного строя, что они будут на протяжении длительного времени сохраняться в сознании отсталой части населения. Это подтвердилось в период легальной борьбы с оппозицией, когда Сталин и его приспешники стали эксплуатировать антисемитизм для дискредитации Троцкого, Зиновьева, Каменева, равно как и рядовых оппозиционеров-евреев. Если официальные агитаторы проводили эту линию в закамуфлированной форме, то на массовых собраниях, где шли дискуссии с оппозицией, зачастую прорывались откровенно антисемитские настроения. В Бюллетенях, нелегально издаваемых левой оппозицией в 1927—1928 годах — своего рода тогдашнем самиздате,— можно найти десятки упоминаний об антисемитских выходках по отношению к оппозиционерам.

В своих воспоминаниях С. Аллилуева чётко указывала на связь, существовавшую между борьбой с левой оппозицией и возрождением антисемитизма. «В Советском Союзе лишь в первое десятилетие после революции антисемитизм был забыт,— писала она.— Но с высылкой Троцкого, с уничтожением в годы „чисток“ старых партийцев, многие из которых были евреями, антисемитизм возродился „на новой основе“, прежде всего в партии. Отец во многом не только поддерживал его, но и насаждал сам. В Советской России, где антисемитизм имел давние корни в мещанстве и бюрократии, он распространялся вширь и вглубь с быстротой чумы» [180] Аллилуева С. Только один год. М., 1990. С. 133. . Возвращаясь к этой теме, Аллилуева писала, что после ознакомления с «Политической биографией Сталина», написанной Дойчером, для неё «стала очевидной огромная роль, которую играл Троцкий в партии и в революции; а так как я хорошо знала характер отца, мне стал, наконец, ясен источник его антисемитизма. Безусловно, он был вызван долголетней борьбой с Троцким и его сторонниками, и превратился постепенно из политической ненависти в расовое чувство ко всем евреям без исключения» [181] Там же. С. 146. .

В 1938 году Троцкий писал: «Трудно найти в истории пример реакции, которая не была бы окрашена антисемитизмом. Этот своеобразный исторический закон полностью подтверждается ныне в Советском Союзе… Да и может ли быть иначе? Бюрократический централизм немыслим без шовинизма, а антисемитизм всегда являлся для шовинизма линией наименьшего сопротивления». В этой связи Троцкий ссылался на американского журналиста Юджина Лайонса, проведшего долгие годы в Москве, в книге которого показывалось, «как бюрократия систематически, хотя и в прикрытой форме, эксплуатировала антисемитские предрассудки для упрочения своего господства» [182] Бюллетень оппозиции. 1938. № 66—67. С. 21. .

Конечно, очищающее влияние идей Октябрьской революции было настолько велико, что подспудно внедряемый антисемитизм долгие годы не находил прибежища в массах. Н. Я. Мандельштам вспоминала, что в конце 30-х годов, когда ей приходилось работать на фабрике и снимать комнаты у «простых людей», она не встречала в рабочей среде и тени антисемитских настроений. «Я никогда не скрывала того, что я еврейка,— рассказывала она,— а во всех этих семьях — рабочих, колхозников, мельчайших служащих,— ко мне относились, как к родной, и я не слышала ничего похожего на то, чем запахло в высших учебных заведениях в послевоенный период, а, кстати, пахнет и сейчас. Самое страшное — это полуобразование, и в полуобразованной среде всегда найдется почва для фашизации, для низших форм национализма и вообще для ненависти ко всякой интеллигенции» [183] Юность. 1989. № 8. С. 39. .

В 30-е годы не действовали, как в 40-е и последующие годы, ограничения в отношении приёма евреев в вузы, в научные и художественные учреждения и т. д. Однако среди выдвинувшихся в 1937—1938 годах новых партийно-советских кадров число евреев исчислялось единицами, в лучшем случае десятками (неизвестно, имелись ли тогда на этот счёт какие-либо специальные инструкции, но общее недоверие к «инородцам», возникшее в годы великой чистки, оказывало несомненное влияние на этот процесс). Вместе с тем среди «новобранцев 1937 года» превалировали представители «полуобразованной среды» — носители антисемитских настроений.

О том, как в конце 30-х годов антисемитизм насаждался сверху, существует немало мемуарных свидетельств. Так, литературный критик Б. Рунин вспоминал, что в 1939 году он обратил внимание на «любопытную метаморфозу», произошедшую в редакции «Правды». В середине 30-х годов «бросалось в глаза обилие еврейских фамилий на дверях правдинских кабинетов. Теперь их было куда меньше, и новые таблички красноречиво возвещали либо о произошедших за это время людских заменах, либо о том, что тот или иной обитатель правдинской кельи почёл за благо взять себе псевдоним. Это было знамение времени» [184] Рунин Б. Мое окружение. Записки случайно уцелевшего. М., 1995. С. 73. .

Эту же тенденцию, усилившуюся «во время нашего кратковременного романа с гитлеровской Германией», описывала и журналистка Р. Лерт. «Именно тогда,— вспоминала она,— из „Правды“ и „Известий“ стали исчезать фамилии известных международников-журналистов, иностранных корреспондентов Иерухимовича, Гутнера и других — и вместо них появились псевдонимы И. Ермашов, Б. Гутнов и прочие».