Вадим Роговин - Мировая революция и мировая война

Обструкционистская позиция советской стороны на переговорах объяснялась тем, что Сталин решил не связывать себя соглашением с Англией и Францией до тех пор, пока окончательно не прощупает позицию Гитлера относительно перспектив и условий советско-германского соглашения. 11 августа Молотов послал Астахову телеграмму, в которой впервые было выражено согласие на проведение официальных советско-германских переговоров. «Перечень объектов (тем переговоров.— В. Р. ), указанный в Вашем письме от 8 августа, нас интересует,— указывалось в телеграмме.— …Вести переговоры по этим вопросам предпочитаем в Москве» [525].

В двух письмах, посланных 12 августа Астаховым Молотову, сообщалось, что «события развиваются быстро, и сейчас немцам явно не хотелось бы задерживаться на промежуточных ступенях в виде разговоров о прессе, культурном сближении и т. п., а непосредственно приступить к разговорам на темы территориально-политического порядка, чтобы развязать себе руки на случай конфликта с Польшей, назревающего в усиленном темпе. Кроме того, их явно тревожат наши переговоры с англо-французскими военными и они не щадят аргументов и посулов самого широкого порядка, чтобы эвентуальное военное соглашение предотвратить. Ради этого они готовы сейчас, по-моему, на такие декларации и жесты, какие полгода тому назад могли казаться совершенно исключёнными. Отказ от Прибалтики, Бессарабии, Восточной Польши (не говоря уже об Украине) — это в данный момент минимум, на который немцы пошли бы без долгих разговоров, лишь бы получить от нас обещание невмешательства в конфликт с Польшей» [526].

Из донесений Астахова явствовало, что Гитлера, приступившего к последним приготовлениям к войне с Польшей, идея поэтапных и сколько-нибудь длительных переговоров с СССР не устраивала. Ради скорейшего достижения соглашения со Сталиным фюрер в считанные дни переориентировал всю свою пропаганду. «Пресса продолжает вести себя в отношении нас исключительно корректно,— докладывал Астахов,— причём стали появляться (факт доныне небывалый!) даже заметки о наших успехах в области строительства… Наоборот, в отношении Англии глумление переходит всякие границы элементарной пристойности… В населении уже вовсю гуляет версия о новой эре советско-германской дружбы, в результате которой СССР не только не станет вмешиваться в германо-польский конфликт, но на основе торгово-кредитного соглашения даст Германии столько сырья, что сырьевой и продовольственный кризисы будут совершенно изжиты» [527].

13 августа Астахов послал новую телеграмму Молотову, в которой сообщал, что Шнурре от имени Риббентропа передал ему: «Германское правительство, исходя из нашего согласия вести переговоры об улучшении отношений, хотело бы приступить к ним возможно скорее. Оно хотело бы вести переговоры в Германии, но, поскольку мы предпочитаем вести их в Москве, оно принимает и это» [528].

Это было последнее донесение Астахова, вслед за которым он был внезапно отозван из Берлина, а в конце 1939 года — арестован. По свидетельству Гнедина, Астахов находился в 1940 году в Сухановской тюрьме — самой страшной из московских тюрем, где применялись особенно изуверские пытки [529]. 14 февраля 1942 года Астахов был расстрелян.

Причиной устранения Астахова с дипломатической арены был переход к переговорам между Риббентропом и Молотовым через «памятные записки», передаваемые Шуленбургом. В телеграмме, отправленной 14 августа, Риббентроп поручал Шуленбургу срочно посетить Молотова и зачитать ему длинное «устное послание». Выполняя это поручение, Шуленбург на следующий день встретился с Молотовым и прочёл ему «Памятную записку» Риббентропа, где перечислялись вопросы («Балтийского моря, Прибалтийских государств, Польши, Юго-Востока и т. п.»), которые, по мнению германского правительства, могут быть разрешены «к полному удовлетворению обеих стран». Далее в записке говорилось о «полезности» как политического сотрудничества между Германией и СССР, так и сотрудничества между «германским и советским народными хозяйствами, во всех направлениях друг друга дополняющими». То был первый приступ к идее всестороннего экономического сотрудничества, суть которого Троцкий позднее определил словами: «Сталин — интендант Гитлера».

Обосновывая соображения о наступлении «исторического поворотного пункта» в советско-германских отношениях, Риббентроп прибегал и к «идеологическим» аргументам. «На основании своего опыта германское правительство и правительство СССР,— говорилось в записке,— должны считаться с тем, что капиталистические западные демократии являются непримиримыми врагами как национал-социалистской Германии, так и Советского Союза. В настоящее время они вновь пытаются, путём заключения военного союза, втравить Советский Союз в войну с Германией… Интересы обеих стран требуют, чтобы было избегнуто навсегда взаимное растерзание Германии и СССР в угоду западным демократиям».

Записка не оставляла сомнений в том, что «внесение ясности» в советско-германские отношения, в том числе «в территориальные вопросы Восточной Европы» (т. е. в вопросы раздела её между Германией и СССР.— В. Р. ), требует, по мнению германского правительства, переговоров на самом высоком уровне. В этой связи Риббентроп выражал желание «на короткое время приехать в Москву, чтобы от имени фюрера изложить г-ну Сталину точку зрения фюрера» [530].

Зачитав памятную записку, Шуленбург попросил Молотова передать её содержание Сталину. Молотов, по-видимому, озадаченный тем, насколько далеко идут предложения, изложенные в этом документе, заявил, что ввиду важности зачитанного Шуленбургом заявления ответ на него он даст после доклада советскому правительству (для немецких партнёров Молотова не было секретом, что под словами «советское правительство» последний всегда имел в виду Сталина). Далее Молотов несколько раз повторил, что приветствует стремление германского правительства улучшить взаимоотношения с СССР. Заявив, что, по его мнению, для визита Риббентропа в Москву требуется известная подготовка, Молотов тут же указал, что это мнение является «предварительным». Как и в дальнейшем, председатель Совнаркома и народный комиссар иностранных дел давал понять своим партнёрам, что судьба советско-германских переговоров всецело зависит от воли Сталина.

В данной беседе с Шуленбургом Молотов впервые поднял вопрос относительно заключения пакта о ненападении. Спросив посла, существует ли у германского правительства определённое мнение насчёт целесообразности такого пакта, и получив уклончивый ответ, он попросил Шуленбурга «выяснить мнение германского правительства по вопросу о пакте ненападения или о чём-либо подобном ему» [531].