Вадим Роговин - Мировая революция и мировая война

В ближайшие сутки обе стороны предприняли шаги для окончательного завершения «первого этапа». Вечером 19 августа торгово-кредитное соглашение было подписано. 21 августа в «Правде» была опубликована передовая статья, в которой утверждалось, что «новое торгово-кредитное соглашение между СССР и Германией, родившись в атмосфере напряжённых политических отношений, призвано разрядить эту атмосферу» и «явится серьёзным шагом в деле дальнейшего улучшения не только экономических, но и политических отношений между СССР и Германией» [542].

Не осведомлённые об интенсивных переговорах между Москвой и Берлином, французские дипломаты вели в эти дни упорные переговоры с польским правительством, стремясь добиться его согласия на советские требования [543]. Однако польские руководители по-прежнему отказывались присоединиться к военному соглашению с СССР, исходя прежде всего из преувеличенной оценки сил своей армии. В то время как даже англичане считали, что польская армия в одиночку не продержится против вермахта более двух недель, поляки хвастливо заявляли о возможности Польши вести войну с Германией только собственными силами. Другим аргументом поляков было соображение о том, что Красная Армия ослаблена репрессиями командного состава и поэтому положиться на неё нельзя [544].

Драматические события развёртывались в это время и в ставке Гитлера, которого не могли удовлетворить предложенные Молотовым сроки визита Риббентропа. Поэтому фюрер решил вступить в личную переписку со Сталиным. В ночь с 20 на 21 августа Риббентроп послал Шуленбургу телеграмму с указанием как можно скорее явиться к Молотову и вручить ему личное послание Гитлера Сталину. В этом послании говорилось о согласии с проектом пакта, переданным Молотовым, и о решимости германского правительства «сделать все выводы» из коренной перемены своей политической линии. Фиксируя внимание на необходимости выяснить связанные с пактом вопросы «скорейшим путём», Гитлер писал: «Напряжение между Германией и Польшей сделалось нестерпимым. Польское поведение по отношению к великой державе таково, что кризис может разразиться со дня на день… Я считаю, что при наличии намерения обоих государств вступить в новые отношения друг к другу является целесообразным не терять времени. Поэтому я вторично предлагаю Вам принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, но не позднее среды, 23 августа».

Послание не оставляло никаких сомнений в согласии Гитлера на главное требование советской стороны — подписание секретного протокола. «Дополнительный протокол, желаемый правительством СССР,— писал Гитлер,— по моему убеждению, может быть, по существу, выяснен в кратчайший срок, если ответственному государственному деятелю Германии будет предоставлена возможность вести об этом переговоры в Москве лично… Министр иностранных дел имеет всеобъемлющие и неограниченные полномочия, чтобы составить и подписать как пакт о ненападении, так и протокол» [545].

Письмо Гитлера было вручено Молотову утром 21 августа, а в 17 часов того же дня Шуленбургу был передан ответ Сталина, в котором вслед за выражением надежды на «поворот к серьёзному улучшению политических отношений между нашими странами» говорилось: «Советское правительство поручило мне сообщить Вам, что оно согласно на приезд в Москву г. Риббентропа 23 августа» [546].

Утром 21 августа открылось заседание военных миссий, на котором Ворошилов предложил «сделать перерыв нашего совещания не на 3—4 дня, как об этом просит англо-французская миссия, а на более продолжительный срок». Такое предложение Ворошилов мотивировал тем, что члены советской миссии, «являющиеся ответственными руководителями наших вооружённых сил, в данное время не могут, к сожалению, сколько-нибудь систематически уделять время данному совещанию», так как они будут заняты на начавшихся военных учениях и маневрах (в действительности, как мы увидим далее, ближайшие дни были заняты у Ворошилова и других «ответственных руководителей» армии псовой охотой). Вслед за этим Ворошилов заявил, что, если ответы от английского и французского правительств на вопросы, которые «являются для нас решающими, кардинальными», будут отрицательными, то он вообще не видит «возможности дальнейшей работы для нашего совещания».

Хотя англо-французские представители энергично протестовали против отсрочки совещания и передали новые вопросы к советской стороне, касающиеся заключения военной конвенции, Ворошилов вновь ультимативно заявил: «Я полагаю, что наше совещание прекращает свою работу на более или менее продолжительный период времени» [547].

Очевидно, во время этого заседания Ворошилову была передана записка Поскребышева: «Клим, Коба сказал, чтобы ты сворачивал шарманку» [548]. Сталину, пославшему письмо Гитлеру, уже не было нужды церемониться с англо-французской миссией.

Получив письмо Сталина вечером 21 августа, Гитлер, по свидетельству Хевеля (постоянный уполномоченный министра иностранных дел при рейхсканцлере), воспринял его с необузданным восторгом. «С возгласом: „Ну, теперь весь мир — у меня в кармане!“ — он стал обеими руками барабанить по стене и вообще повёл себя как умалишённый» [549].

В полночь германское радио, прервав музыкальную передачу, объявило: «Имперское правительство и советское правительство договорились заключить пакт о ненападении. Имперский министр иностранных дел прибудет в Москву в среду 23 августа для завершения переговоров» [550].

В советском сообщении о визите Риббентропа указывалось, что «после заключения советско-германского торгово-кредитного соглашения встал вопрос об улучшении политических отношений между Германией и СССР. Прошедший по этому вопросу обмен мнений между правительствами Германии и СССР установил наличие желания обеих сторон разрядить напряжённость в политических отношениях между ними, устранить угрозу войны и заключить пакт о ненападении. В связи с этим предстоит на днях приезд германского министра иностранных дел г. фон Риббентропа в Москву для соответствующих переговоров» [551].

В Лондоне, как сообщал в Москву 22 августа Майский, известие о предстоящем визите Риббентропа вызвало «величайшее волнение в политических и правительственных кругах. Чувства было два — удивление, растерянность, раздражение, страх (так в тексте.— В. Р. ). Сегодня утром настроение было близко к панике» [552].

Что касается Гитлера, то он был настолько уверен в успехе визита Риббентропа, что 22 августа собрал секретное совещание своего генералитета, где изложил как предысторию этого визита, так и последствия, которые он будет иметь. «Я был убеждён,— заявил он,— что Сталин никогда не пойдёт на английское предложение. Россия не заинтересована в сохранении Польши… Решающее значение имела замена Литвинова. Поворот в отношении России я провёл постепенно. В связи с торговым договором мы вступили в политический разговор. Предложение пакта о ненападении. Затем от России поступило универсальное предложение (очевидно, имелось в виду предложение о подписании пакта вместе с секретным протоколом.— В. Р. ). Четыре дня назад я предпринял особый шаг, который привёл к тому, что вчера Россия ответила, что готова на заключение пакта. Установлена личная связь со Сталиным. Фон Риббентроп послезавтра заключит договор… После того, как я осуществил политические приготовления, путь солдатам открыт. Нынешнее обнародование пакта о ненападении с Россией подобно разорвавшемуся снаряду. Последствия — необозримы. Сталин тоже сказал, что этот курс пойдёт на пользу обеим странам».