Сергей Кургинян - Суть Времени 2013 № 17 (27 февраля 2013)

Но что такое Низ в концепции Бахтина? И чем эта концепция могла помочь перестройщикам, жаждавшим уничтожить Красную Церковь?

Низ — понятие, центральное для творчества Рабле. Главу «Образы материально-телесного низа в романе Рабле» Бахтин начинает с цитаты из романа «Гаргантюа и Пантагрюэль»: «Все, что является вашему взору на небе и что вы называете Феноменами, все, что вам напоказ выставляет земная поверхность, все, что таят в себе моря и реки, несравнимо с тем, что содержат в себе недра земли» (здесь и далее выделено Бахтиным).

Слова эти принадлежат жрице Божественной бутылки. Бахтин комментирует их так: «Подлинное богатство и изобилие — не в верху и не в средней сфере, а только в низу» . И добавляет, что хвалебным словам жрицы о «недрах земли» предшествуют другие ее слова, не менее важные. Какие? «Идите, друзья мои, и да сохранит вас та интеллектуальная сфера, центр которой везде, а окружность нигде, и которую мы называем богом…»

Бахтин указывает, что определение божества как «сферы, центр которой везде, а окружность нигде» взято Рабле из «Гермеса Трисмегиста», сочинения, представляющего собой корпус герметических текстов. Что это за тексты?

Кто-то считает, что они никогда не существовали, и речь идет о фальсификации, осуществленной в первые века христианства. Кто-то (в их числе Блаженный Августин) — что Трисмегист был реальным лицом, наделенным даром пророчества. В частности, Трисмегист пророчил о возникновении христианства. Однако тот же Августин негативно относился к Трисмегисту, ибо полагал, что Трисмегист служил демонам и свой пророческий дар получил именно от них. В средневековой Европе Трисмегисту приписывали авторство множества трактатов на латыни, посвященных магии, алхимии, астрологии и медицине.

По словам Бахтина, определение «сфера, центр которой везде, а окружность нигде» в эпоху Рабле «было ходячим». И Рабле, и большинство его современников «видели в этом определении прежде всего децентрализацию вселенной: центр ее вовсе не на небе — он повсюду, все места равны». Именно это дало автору «Гаргантюа и Пантагрюэля» право « перенести относительный центрс неба под землю, то есть в то место, которое, по средневековым воззрениям, было максимально отдалено от Бога, — в преисподнюю», — пишет Бахтин.

Итак, Бахтин прямо и недвусмысленно отождествляет раблезианский Низ — с преисподней! При этом Рабле был францисканским монахом. Взять и перенести центр вселенной с неба в преисподнюю… Согласитесь, более чем странный для монаха-францисканца поступок. «Весь раблезианский мир, как в его целом, так и в каждой детали, устремлен в преисподнюю — земную и телесную», — продолжает Бахтин. Что же это за монах такой! Его фантазии, прямо скажем, нетипичны для христианина.

Да ничего тут нетипичного нет, возражает Бахтин. Это вы по неграмотности своей ничегошеньки не знаете! (Советская власть от вас скрывала). Устремляться в преисподнюю не зазорно, поскольку из века в век существует народная смеховая культура, а в ней все как раз на стремлении в низ и построено. «Направление в низ присуще всем формам народно-праздничного веселья… Все они сбрасывают в низ, переворачивают, ставят на голову, переносят верх на место низа, зад на место переда, как в прямом пространственном, так и в метафорическом смысле».

Низ экспансивен. Его наступление воистину безгранично. Он атакует все сферы бытия, в том числе, священное и высокое: «Все священное и высокое переосмысливается в плане материально-телесного низа, или сочетается и перемешивается с образами этого низа». Что значит «сочетается и перемешивается»? Это значит, что различение верха и низа, которое в русской классической литературе дано даже самому страшному грешнику, — у Рабле утрачивается!

Говоря о гротескном реализме — жанре, в котором написан роман Рабле, — Бахтин использует такой образ: гротеск — это качели, когда между верхом и низом идет раскачивание столь стремительное, что небо сливается с землей. При этом «акцент делается не на взлет, а на слет качелей вниз: небо уходит в землю, а не наоборот».

Бахтин описывает воистину алхимический процесс — не зря же тут подмешался «Гермес Трисмегист»!

Сначала священное и высокое сочетается и перемешивается с низом.

А потом (ведь прямо сказано: «небо уходит в землю, а не наоборот») элементы священного и высокого выпариваются в этой реторте, и на выходе остается только НИЗ!

О том, как Рабле (а вместе с ним и Бахтин) осуществляет этот алхимический процесс, — в следующей статье.

Теоретические положения, внесенные Фрунзе в военное искусство, получили полное подтверждение в годы Великой Отечественной войны

Юрий Бардахчиев

Мы говорили в предыдущей статье о том, что в советской военной мысли 20–30-х годов сталкивались два радикально противостоящих друг другу представления о будущей войне: как о войне высокотехнологической, до предела насыщенной техникой, в которой человек будет играть лишь вспомогательную роль, и как о войне лихой, полупартизанской, где главной будет фигура парадоксально мыслящего, нестандартно поступающего народного командира.

Мы также упоминали о том, что во взаимном противоборстве находились не только эти две военные концепции сами по себе, но что они стали продолжением и проявлением конфликта совсем другого характера.

С одной стороны, этот конфликт был идеологическим: военно-политической идее о принесении революции в Европу «на штыках красных бойцов» противостояла другая идея, выраженная в словах популярной песни «чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим».

А с другой стороны, это был политический конфликт в элите (Троцкий и его группа против Сталина и его группы).

При этом надо учесть, что позиции сторон не были абсолютно однозначны и неизменны. Например, после проигрыша в советско-польской войне 1920 года и после поражения венгерской революции Троцкий снял тезис о необходимости нести революцию «на штыках», и напротив, говорил о важности обороны в будущей войне. А его сторонник Тухачевский продолжал отстаивать эту идею до конца 30-х годов.

Одним из критических событий с точки зрения выработки новой стратегии Красной Армии стало военное совещание на XI съезде РКП(б) весной 1922 года. Это совещание должно было дать рекомендации для резолюции съезда по вопросам военного строительства, однако фактически оно вылилось в непримиримое столкновение двух военно-политических концепций, двух различных подходов к содержанию военной доктрины Советского государства, его Вооруженных Сил.