Газета Своими Именами (запрещенная Дуэль) - Газета Своими Именами №21 от 21.05.2013

Появились ремесленники, в основном из покалеченных военных. Делали и продавали зажигалки, керосиновые и карбидные светильники, свечи, ремонтировали примусы и керосинки, запаивали дыры в металлической посуде. Верхом технической мысли и ее воплощения казалось устройство из жести для размалывания зерна в крупу - крупорушка.

Потом начали делать одежду: телогрейки, ватные штаны, шитые бурки и обувь из изношенных и брошенных немцами автомобильных покрышек и камер.

Постепенно нас переключили на заготовку топлива на зиму. Мы выбирали доски и щепки из развалин разбитых зданий. У нас образовался небольшой «творческий» коллектив: мы с братом, Юра Писклов и Федя Кияновский. У Феди был старший брат Александр, служивший на западной границе и приехавший в отпуск за месяц до начала войны. Его зеленую фуражку пограничника примеряли мальчишки всей нашей улицы.

Родители Феди, оседлые цыгане, были очень добрые люди. Мама всегда чем-нибудь угощала детей, а, отвернувшись, плакала. Они очень переживали за старшего сына, служившего на заставе возле Бреста.

Федя был на два года старше нас, но ростом ниже на целую голову и носил ортопедический ботинок. Одна нога от рождения была у него короче. Зато он был рассудительней нас и почти по-взрослому серьезен. Если мы что-либо задумывали, считали нужным с ним посоветоваться. Как правило, его пророчества сбывались.

Когда нам попадались большие бревна или деревья, мы распиливали их у дома Кияновских, потому что у них имелся инструмент: пилы, козлы, топоры, бывшие в то время в большом дефиците. Дровами мы заполняли любое пустовавшее пространство в квартире: под столом и кроватью, на шкафу и даже внутри его, так как к тому времени он опустел. Сгорали они быстро, комната не успевала нагреваться, и утром в ведрах мы обнаруживали воду с корочкой льда. Но это позже, в разгар зимы, а пока продолжалась осень... Мы научились находить в мусорных ямах, в угольной золе несгоревшие кусочки угля и собирать его. Иногда набирали за день целое ведро, тогда удавалось хорошо нагреть комнату.

Так проходили день за днем. Мы бродили по улицам в поисках чего-нибудь съестного или дров. Опять ходили слухи о взятии немцами Москвы. Оккупанты всех мастей ходили гордые и надменные. Очередным приказом коменданта было введено правило: когда идет по тротуару немецкий офицер, необходимо немедленно остановиться, прижаться к стене и пропустить его. Организовали городскую управу и соответствующие учреждения. Все вывески были на украинском и немецком языках.

Стали выпускать городскую газету. Сразу же нашлись желающие в ней печататься. Писали всякую чушь, вплоть до правил гадания на кофейной гуще, блюдечке, картах. Сводки с фронтов были очень тяжкие, но постепенно люди научились понимать их истинное значение. Особенно глубокой осенью после битвы под Москвой.

Несколько позже начали расхваливать условия жизни в Германии и призывать ехать туда добровольно. Наши соседи Калашниковы, Иван Григорьевич и Мария Васильевна, уже немолодые люди, уехали туда добровольно. Он работал там бухгалтером в каком-то хозяйстве в Голландии. Как объяснили маме, они боялись местных доносчиков. За неделю до прихода немцев к ним приезжали дочь и зять. Оба окончили ДИИТ и служили в армии. Очень красивая пара: оба высокие, в форме с портупеями и кубиками в петлицах. Они хотели эвакуировать родителей, но что-то не сложилось. После войны они вернулись в город через Англию и тут же уехали в Среднюю Азию. Их зять, Леня Бондаревский, работал там начальником дороги.

Там, где сейчас лечкомиссия, прямо за парком Глобы (на его месте сейчас Оперный театр) стоял двухэтажный дом. В нем разместилась биржа труда. Туда приходили люди, толпились в очередях, надеясь найти работу. Однажды очередь окружили немцы с полицаями, отобрали тех, кто моложе, в одно мгновение загнали в кузова двух машин и умчались в сторону вокзала. Остальные, кто не попал в машины, разбежались, а в парке стоял стон и плач. После этого мы старались в этом месте не появляться.

Позже полицаи стали забирать прямо из дома по каким-то разнарядкам, ими же и составленным. Сначала тех, кто был 1924/25 года рождения, а затем и более молодых.

Не помню по какому случаю, мы оказались на проспекте в районе универмага: я, мой брат, Юра Писклов и Федя Кияновский. Это было 13-го или 14 ноября. На проезжей части, между универмагом и нынешней гостиницей «Центральной», стояла толпа людей, как бы построенная в колонну человек по 6-8 в ряд, мирно разговаривая, медленно продвигалась в сторону улицы К. Либкнехта в окружении редкой цепочки немецких солдат. Некоторые из них, примерно через 10-12 человек, вели огромных овчарок.

Возглавляли колонну несколько офицеров. Они весело разговаривали и громко смеялись. Один из них, высокий, красивый и даже щеголеватый, очевидно, старший, не забывал оглядываться и подавать руками какие-то знаки солдатам. Солдаты были из войск СС и вермахта.

Мы заметили относительно небольшую толпу - начало огромной колонны, а конец ее просматривался где-то в районе Садовой или еще дальше. Колонну проводили последовательно через третий, второй и первый этажи магазина, заставляя их там оставлять свои вещи, якобы для последующей доставки в места переселения.

Колонна медленно двигалась вперед и уже свернула на ул. К. Либкнехта, а мы все стояли и смотрели. Большинство составляли пожилые люди: женщины, многие с детьми; старики, но были и молодые. Они, в большинстве, вели себя спокойно и даже улыбались, но таких было немного. Основная масса шла обреченно, очевидно, отчетливо понимая, куда и зачем их ведут.

Мы прошли ближе к универмагу и увидели, как полицаи подгоняли людей с вещами к входу, который ближе к улице Короленко, а затем выпускали их через противоположную дверь, но уже без вещей. Всех торопили в колонну.

Обратная стена универмага в ту пору была полностью из стекла. Когда мы зашли на ту сторону, где сейчас магазин Михаила Воронина, то увидели толпу, смотревшую куда-то наверх. Там, на третьем этаже, уже шел дележ оставленных вещей, где усердствовали, в основном, полицаи.

Во второй половине дня со стороны Запорожского шоссе стали раздаваться выстрелы винтовочные, пулеметные и автоматные, затихшие только часам к 10 вечера.

Так расстреляли евреев в Днепропетровске. Говорили, что в этой колонне, которую мы так близко видели, их было 14 тысяч.

Из нашего двора навсегда исчезли соседи Добины, Елизавета Григорьевна и Марк Евсеевич. На веранде в инвалидной коляске осталась сидеть бабушка, мать хозяйки. Такая же старушка и тоже в инвалидной коляске осталась в доме N42 из семьи расстрелянных Шерфов. Несколько дней за ними ухаживали соседи, затем наехали фольксдойче, заняли опустевшие квартиры, а старушек солдаты перетащили в подвал одноэтажного дома, что еще до недавнего времени стоял на углу улиц Кирова и Дачной, напротив студенческой поликлиники.