Игорь Аверкиев - В ожидании людоедов; Мутное время и виды на будущее

Сложнее всего избавиться от моральных издержек. Это значит, что элиты и простолюдины в основной своей массе не должны сопереживать жертвам насилия, как внешнего, так и внутреннего. Одной идеологии «внутренних и внешних врагов» для освобождения от «греха массового, систематического и жестокого государственного насилия» — мало. Такую идеологию глубоко и лично могут воспринять только определённые люди — люди настрадавшиеся, загнанные в угол, обозлённые, экзистенциально потерянные, деморализованные.

Гипотеза: такими и были многие, если не большинство, немцев после трёх катастроф, обрушившихся на них за десять с небольшим лет: поражение в начатой ими самими Великой войне, с последующим, затянувшимся на многие годы, общенациональным унижением; крах национальной государственности в облике беспорядочной Веймарской республики — это в помешанной-то на порядке Германии; социальная катастрофа Великой депрессии — обнищание и разорение миллионов немцев и угроза всего этого ещё над б ольшими миллионами. Ни одна из этих трёх катастроф в отдельности не привела бы к моральному разрушению целого народа, но в совокупности эти катастрофы были реально разрушительны.

Думаю, если бы все три катастрофы сошлись на Англии или Франции — то с ними случилось бы примерно то же самое, что и с Германией, в том или ином виде. Только, может быть, во Франции фашистский тоталитаризм был бы замещён коммунистическим.

Злую шутку сыграли с немцами и их высокая, по тем меркам, образованность и культура, и их реальное величие как нации, их вполне заслуженное национальное самомнение, бесчисленные заслуги перед цивилизацией. Другие бы, небольшие, невеликие народы, привыкшие страдать от соседей и обстоятельств, ничем особенным себя перед миром не проявившие, потерпели бы ещё, окуклились бы, тихо набычились, сберегая себя. Но немцы не пережили контраста и сорвались. Чем выше поднялся, тем ниже упадёшь.

Недостаточные, конечно, объяснения для того, чтобы понять, как у целого народа так могло снести крышу. Как, в общем-то, не понять, как во времена исторически параллельного сталинского коммунизма наш народ, кардинально отличавшийся от немецкого, прежде всего, массово более низким уровнем образования и культуры, и вовлечённости в модерные отношения, впал в почти такое же безумие. Собственно говоря, только Великая освободительная война и спасла нас от окончательного коммунистического разложения.

Германский нацизм есть порождение трёх великих мировых событий: Российской революции 1917 года, Версальского договора 1919 года и Великой депрессии 1929-1930-х годов. Но германские бедствия усугублял и отличал от прочих стран именно Версальский договор, в котором страны Антанты не смогли сдержать свою жадность и мстительность, забыв, что, не боясь последствий, загонять в угол можно только слабого. Сильных в угол загонять нельзя.

После Второй мировой войны урок был учтён, причём, обеими сторонами — редкий случай в истории.

После прихода в 1933 году германских нацистов (Национал-социалистической рабочей партии Германии — NSDAP) к власти началось обратное влияние германских нацистов на романских и балканских фашистов, существенно изменившее облик этих авторитарных по сути режимов в сторону их большей радикальности (прежде всего, в сторону милитаризации и антисемитизма).

В конечном счёте, оценка фашизма зависит от простого выбора, что считать «настоящим фашизмом»: условно «фашизм Муссолини до 1933 года» (без мировой войны, расизма, евгеники, концлагерей и холокоста) или «фашизм Гитлера» (с мировой войной, расизмом, евгеникой, концлагерями и холокостом). Но это вопрос вкуса. Можно, конечно, схитрить и объявить все фашизмы «сущностно одинаковыми», но тогда мы опять придём к неразрешимым проблемам, связанным с определением этой самой «общей фашистской сущности».

Нужно брать пример с современных фашистов — они сделали свой выбор. Подавляющее большинство разновидностей современного фашизма — это мифологическое продолжение именно германского нацизма, а не «романо-балканского фашизма». Кстати, современный фашизм существует почти исключительно в гражданской, негосударственной форме. Современный «гражданский фашизм» — это субкультурный феномен, живущий, в основной своей массе, на социальной платформе общественных объединений (формальных или неформальных), даже если они называют себя «партиями».

Сравнивая фашизм в обеих его исторических формах («романо-балканской» и «германской») с авторитаризмом, для меня важны три вещи.

Во-первых. Романские фашистские и профашистские режимы Муссолини, Франко и Салазара (и им подобные в послевоенное время, особенно в Латинской Америке) — это авторитарные режимы, порождённые особенностями конкретного исторического места и времени, но содержащие в себе все основные авторитарные признаки, перечисленные в предыдущей главе.

Во-вторых. В отличие от романских и балканских фашизмов, германский нацизм абсолютно исторически уникален (случаен), хотя и породил массу последователей по всему миру. И именно вследствие этой уникальности его более или менее аутентичное воспроизводство оказалось невозможным, в отличие от его тоталитарного собрата — российского коммунизма, который оказался вполне себе воспроизводим по всему миру в основных своих качествах. И дело не в том, что, кто кого победил во Второй мировой войне, тот и стал тиражироваться. Но это отдельная тема.

В-третьих. Германский нацизм действительно имеет много общего с авторитарными режимами того времени (национализм, культ личности, этатизм, корпоративизм, антилиберализм, антикоммунизм и т. д.). Но все сходства перевешивает главное и фундаментальное отличие: абсолютизация, институционализация, технологизация массового, систематического, публичного и жестокого политического насилия. Война и террор стали в цивилизованном государстве основными инструментами национального возрождения после национальной же катастрофы.

Именно национальное возрождение Германии как великой державы, претендующей на главенствующую роль в Европе, было целью гитлеровского режима и политической платформой, объединившей большую часть немецкого народа.

В отличие от фашистских и нефашистских авторитарных режимов, германский нацизм — тоталитарная диктатура именно благодаря особой роли политического насилия. Упрощённо, именно абсолютизация насилия отделяет тоталитарные режимы от авторитарных, «социальные диктатуры» — от авторитарных, ограниченных автократий.

Почти каждый авторитарный режим на определённом этапе своего развития может столкнуться с соблазном массового, систематического, публичного и жестокого политического насилия (даже независимо от его возможностей). И если авторитарный режим отдаётся этому соблазну — он становится реальной диктатурой, со всеми вытекающими отсюда последствиями, включая «тоталитаризирование» своих политических оправданий.