Борис Изаков - Всё меняется даже в Англии

Грин посетил Дрезден. Его поразили разрушения от налета англо-американской авиации незадолго до конца войны, когда такой налет уже не вызывался военной необходимостью.

— Подумайте, — взволнованно говорит он, — за сутки было убито сто тридцать две тысячи мирных жителей. Вот вам убедительное доказательство, что ликвидировать надо не только ядерное оружие, но и оружие, которое называют «обычным». Разоружение должно быть полным и всеобщим.

Восторженно рассказывает Грин о поездке в Румынию. Он побывал в Бухаресте, отдыхал на черноморском побережье, отправился на машине к отрогам Карпат. Без предупреждения заезжал в попутные деревни. Повсюду он видел веселых людей, довольных своей участью.

— Мне нетрудно понять некоторые стороны социализма, например его экономическую сторону, — задумчиво произносит Грин.

Да, приглядываясь с жадным интересом к кипучей действительности наших дней, он не перестает делать для себя какие-то открытия.

Я слушаю Грина, и в памяти моей снова и снова всплывают его слова о том, что нельзя быть сторонним наблюдателем жизни. Если хочешь остаться человеком…

оображению надлежало бы нарисовать, так сказать, типичный образ писателя — за письменным столом, с пером в руке или за пишущей машинкой, со взором, устремленным туда, куда положено устремляться писательскому взору: в неведомую даль или, наоборот, в себя. Но когда я думаю о Джеймсе Олдридже, он возникает у меня в памяти иначе: я вижу бурное море, набегающие волны и пловца, который уверенно рассекает их сильными взмахами загорелых, мускулистых рук. Он плывет своим любимым стилем — кролем, и его голова с гривой светлых волос, выцветших на южном солнце почти добела, то появляется, то исчезает в волнах. Море шумит тревожно и враждебно, низко нависли хмурые тучи, вдалеке слышатся глухие раскаты грома, а человек плывет против течения, уверенно стремясь к цели…

Друзья Джеймса Олдриджа знают такой эпизод из его жизни. Года три назад он неожиданно заболел: его температурило, а боли в боку были такие, что он не мог держаться прямо и ходил сутулясь. Приглашали врачей, устраивали консилиумы, делали рентгеновские снимки. «Папа, ты умрешь?» — спрашивал пятилетний сын Томми. Врачи определили — правда, не очень уверенно — тяжкую, неизлечимую болезнь. «Глупости! — сказал Олдридж. — Я знаю свой организм. Это случайное недомогание». Он ни в чем не изменил распорядка жизни, привычек, продолжал работать. Только совсем перестал обращаться к врачам. И оказался прав. Боли прошли, симптомы болезни исчезли бесследно, сейчас он здоров и бодр.

Я рассказал этот случай не для того, чтобы подорвать у читателя доверие к медицине, просто в этом эпизоде весь Олдридж. Другой бы на его месте, узнав о приговоре врачей, упал духом, бросил работать, перешел на положение тяжелобольного — и, без устали глотая лекарства, чего доброго, действительно отправился бы к праотцам. Олдридж не таков.

Это человек несгибаемого упорства, железной волн, не знающий страха. Боец.

Еще подростком Джеймс Олдридж повстречал в Австралии пожилого рабочего, коммуниста Чарльза Клиффорда, о котором вспоминает до сих пор с большой теплотой и глубоким уважением. «Если в жизни своей ты хоть одному человеку помог стать коммунистом, значит, ты прожил жизнь не зря», — любил повторять Клиффорд.

— Подумай, как велика ответственность писателя; своими книгами он может указать путь прогресса не одному, а многим! — говорит Олдридж.

У австралийцев прочно установилась в Англии репутация воителей, людей бесстрашных и даже отчаянных. Часто указывают на их пристрастие к водному спорту, весьма опасному в австралийских условиях: воды Австралии кишат акулами, они нападают на пловцов, но любителей спорта и моря это не останавливает. Джеймс Олдридж — австралиец до мозга костей; недаром водный спорт — и его страсть.

Внешне он очень похож на тех героев своих произведений, которые особенно полюбились советскому читателю. Помню первое наше знакомство почти десять лет назад: приехав в Лондон, я позвонил ему по телефону, и мы условились встретиться под колоннадой Британского музея. Только повесив трубку, я сообразил, что могу его и не узнать: никогда до этого я Олдриджа не видел и фотографий его в то время мне на глаза еще не попадалось. Но я положился на интуицию, и она меня не обманула. В назначенный час под массивными колоннами, поддерживающими высокий фронтон, показался светловолосый человек без шляпы, в короткой рыбачьей куртке, с открытым взглядом голубых глаз, с лицом мечтателя и фигурой боксера: таким я представлял себе и Айвора Мак-Грегора из «Дипломата», и Роя Мак-Нэйра из «Охотника». Я окликнул Джеймса Олдриджа — и не ошибся.

Он писатель по призванию; писать для него — потребность. Когда у него рождается замысел, он не знает покоя, пока замысел не воплотится в рукопись, а там и в книгу. Замыслов же у Олдриджа полна голова. Он живет как бы в двух мирах: в мире реальном и в мире своих книг — написанных и еще не написанных, — среди своих героев. Впрочем, каждый из этих героев имеет свой прототип в реальном мире.

Работа над новым произведением захватывает его целиком. Он весь поглощен ею и, когда не пишет, думает о том, что предстоит написать. Ему трудно переключаться на постороннее дело, требующее затраты душевных сил, будь это даже небольшое выступление на митинге; в таких случаях он выбивается из рабочей колеи порой на целую неделю.

«Я работаю сейчас так много, что у меня даже времени нет подумать о чем-нибудь другом», — пишет он в одном из своих писем ко мне (февраль 1959 года). «Что касается работы, я как конторщик в банке: отрабатываю положенные часы, а иногда — день и ночь, не переставая, и вот так без конца. Моя книга расска зов находится в печати, ее выход задержался из-за забастовки типографских рабочих прошедшим летом, и она появится не раньше января или февраля. Роман почти окончен, и я уже начал настраивать себя на правку всей рукописи; ну, это не так уже трудно» (ноябрь того же года). «Рассказы были отрецензированы широко, притом вполне благосклонно. Я доволен, — ведь четыре из них направлены против войны; у нас складывается все более и более сочувственное отношение к тем, кто постоянно высказывался против политики войны. Роман без пяти минут готов, и, наверно, когда он будет окончен, я не поверю в это чудо и автоматически буду писать дальше» (январь 1960 года). «Хочешь верь, хочешь нет — я снова работаю вовсю, и летний отдых кажется мне прекрасным сном» (ноябрь того же года).