Даниил Краминов - Сумерки в полдень

— Ваш паспорт, — сказал Жан-Иван Антону по-английски с заметным французским акцентом. Взяв паспорт, он внимательно перелистал страницу за страницей, точно хотел убедиться, что перед ним действительно Карзанов, зачем-то показал молодому человеку английскую визу, сказав что-то опять по-французски, потом с тем же заметным акцентом обратился к Антону по-английски: — Не будете ли вы так любезны пройти в мой кабинет?

Антон, веря и не веря тому, что это Жан-Иван — уж очень необычным оказалось место, где они встретились, — пошел за толстячком, зашагавшим с той же гордой медлительностью к матово-стеклянной двери в углу. Открыв дверь, он пропустил Антона вперед, неторопливо закрыл ее и лишь после этого стиснул его плечи своими крепкими веснушчатыми пальцами.

— Антон! — прошептал он едва слышно. — Антон! Как я рад, что ты набрел на меня. Как я рад!

— Я знал, что ты где-то за границей и занимаешься чем-то необычным, — тем же возбужденным шепотом произнес Антон, — но встретить тебя тут не ожидал. Даже не поверил, что это ты… Думал: просто очень похож, двойник…

Жан-Иван беззвучно рассмеялся.

— Я и сам иногда не верю, что это я… — Он еще раз стиснул плечи Антона. — Как ты оказался здесь?

— Еду в Лондон, работать. А ты что тут делаешь?

— Ты спешишь? — спросил Жан-Иван, не ответив на вопрос Антона.

— Да, спешу. Я изрядно задержался в Германии, и мне хочется попасть в Англию поскорее.

— Ну что ж, билет я тебе устрою, и на сегодня же, — пообещал Жан-Иван. — У фирмы всегда есть два-три места в запасе: лучше понести некоторый убыток, нежели вызвать неудовольствие важных персон, которые, как нарочно, обращаются к фирме в самый последний момент. Но мне дьявольски хочется поговорить с тобой, Антон. Ведь я здесь один. Совсем один, если не считать «дяди».

— Дяди? Какого дяди? Насколько я помню, у тебя не было дяди.

— Не было, а появился, — признался Жан-Иван. — И очень хороший «дядя». У самого Дзержинского, как он говорит, прошел начальные классы своей школы.

— Понимаю, понимаю, — тихо проговорил Антон. — И больше ни о чем не спрашиваю.

— И не нужно. Запомни только: я теперь Жан Венсан… Венсан… И ты никогда не встречал меня, не знал, не слышал и никому никогда не скажешь, где встретил Ивана Капустина и чем он занимается.

— Будь покоен.

И они, глядя друг на друга с понимающими улыбками, шепотом договорились встретиться в наружном кафе у отеля «Метрополь» на Пляс-де-Брукер. Затем Жан-Иван распахнул перед гостем дверь, вышел вслед за ним в просторную комнату, где трудились клерки, и что-то сказал по-французски коротко и повелительно молодому человеку у прилавка. Затем, небрежно кивнув Антону, гордо прошествовал к двери и скрылся за ней. Молодой человек взял у Антона паспорт, попросил присесть и заметался между столиками, торопясь выполнить поручение мосье Венсана.

Обрадованный Антон покинул здание фирмы, чувствуя во внутреннем кармане толстый конверт, в котором, помимо красивого билета, лежали какие-то красочные открытки и рекламки. Коротая время до встречи с Капустиным, Антон выбрался на просторный зеленый бульвар. По сверкающим рельсам, отделенным от мостовой рядами мощных деревьев, бегали со звоном и скрежетом маленькие трамваи, по мостовой мчались машины. Тротуары были почти такими же широкими, как мостовая, и владельцы кафе выставили на них столики. Защищенные от солнца матерчатыми навесами или большими цветными зонтиками столики были заняты: брюссельцы пили пиво, вино, закусывали и… болтали. Разговаривали они громко, горячо, увлеченно, страстно, азартно — так занимаются только любимым делом.

Антон пробирался между столиками, посматривая на беззаботных брюссельцев с завистью. Хорошо одетые и откормленные, они наслаждались жизнью: пили с удовольствием, ели с аппетитом, смеялись с искренним весельем. Либо не знали, что происходит по ту сторону их границы, либо не хотели знать, поэтому были самодовольны, как те немецкие бюргеры, которых они с Еленой и Хэмпсоном видели на экскурсионном пароходе в Берлине.

Когда часы на башне пробили три четверти первого, Антон, спросив у полицейского, как добраться до Пляс-де-Брукер, повернул в узкую улицу и через несколько минут оказался на площади, тротуары которой были также заняты столиками, а столики — людьми.

— Антон! — услышал он негромкий оклик.

Живо повернувшись, Антон увидел Жана-Ивана. Тот стоял у накрытого белой скатертью столика и смотрел на Антона с радостной и немного виноватой улыбкой. Усадив его на стул напротив, Жан-Иван поманил официанта, будто больше ждал обеда, чем запоздавшего друга, и торопливо заказал еду. Лишь после того, как официант скрылся в двери кафе, откуда доставлялись еда и напитки, Жан-Иван облокотился о столик и рассмеялся — на этот раз не беззвучно, а по-настоящему.

— До чего же я рад тебя видеть, Антон!

— Я тебя тоже, Иван.

— Чертовски рад! Как в детстве, когда получал подарок ко дню рождения.

Антон опасливо огляделся по сторонам: не подслушивает ли кто? Бельгийцы за соседними столиками усердно ели, пили и разглагольствовали. Жан-Иван перехватил его взгляд.

— Не беспокойся: ты не в Германии. Наемных шпиков тут мало, а добровольных и совсем нет.

— Слышат же, двое русских…

— В Брюсселе десятки тысяч русских белоэмигрантов, — сказал Жан-Иван и тут же уточнил: — Собственно говоря, настоящих белоэмигрантов осталось мало — вымерли, больше их дети, которые помнят Россию, как детские сказки. Русская речь слышится на улицах Брюсселя часто, и наш разговор никого не удивит и не заинтересует.

Затем, торопясь и волнуясь, стал расспрашивать Антона о том, что делается дома, на Родине, о чем говорят и думают в Москве, чего опасаются и на что надеются. Вспомнив о вынужденной задержке Антона в Германии, Жан-Иван расспросил, что он там делал, с кем из друзей или знакомых встретился. Он выслушал рассказ Антона о Севрюгине, Володе Пятове и Тихоне Зубове, о поездках в Нюрнберг и Берхтесгаден с завистливым интересом, не прерывая. Упоминание имен Бухмайстера и Риттер-Куртица, которых Жан-Иван тоже хорошо знал, заставило его заволноваться.

— Не ожидал, что они живы, — проговорил он. — Никак не ожидал. Значит, Юрген — офицер и даже работает в разведке Геринга? И настроен совершенно непримиримо к нацистам?

— Он ненавидит их лютой ненавистью.

Жан-Иван помолчал, потом спросил с непонятной Антону тревогой:

— А не толкнет ли его эта ненависть к какому-нибудь необдуманному акту, действию против них?

— Не знаю, — ответил Антон. — Но ты же помнишь Юргена: если найдет нужным, он ни перед чем не остановится.

— То-то и плохо, что он ни перед чем не остановится, — хмуро заметил Жан-Иван. — А нужно, чтобы он знал, когда нужно остановиться, и не завидовал чужой, пусть даже героической смерти. Его смерть мало что изменит, а вот жизнь может изменить многое.