Георгий Дерлугьян - Как устроен этот мир. Наброски на макросоциологические темы

Наконец, в-третьих, это «Воображаемые сообщества» проработавшего многие годы в Корнельском университете эксперта по Индонезии Бенедикта Андерсона [48]. Написать это книжного формата эссе о происхождении и распространении национализма в современном мире его подговорил родной брат, известнейший неомарксист и многолетний издатель влиятельного интеллектуального журнала «New Left Review» Перри Андерсон. Поводом послужила война 1979 г. между двумя коммунистическими государствами Азии – Китаем и Вьетнамом. В этом скоротечном, но ожесточенном столкновении якобы братских коммунистических режимов национализм грубо и зримо опроверг фантазии на предмет социалистического интернационализма. Бенедикт Андерсон удивительно элегантно, эрудированно и наблюдательно показывает в своем эссе, что национальные и патриотические чувства вовсе не даны от рождения. Национализм, за редкими исключениями, совершенно отсутствовал в мире прошлого, где жизнь людей протекала в повседневном родном мирке деревенской общины, и на другом уровне (вернее, по праздникам, описанным Клиффордом Гирцем) в рамках больших разноязыких империй и религиозных миров. Бенедикт Андерсон далее показывает, как формирование территориальных государств с их представителями на местах, армий на основе патриотической всеобщей обязанности, современных рынков, включая рынок печатных изданий с его усредненными и надстроенными над разнообразием диалектов литературными национальными языками, распространение государственных школ, национальных музеев, рисование карт родной страны и написание ее сугубо собственной, национальной истории, – все это в сумме кумулятивно создает мощные предпосылки для общего национального самосознания. Эмоциональный же заряд национализму дает его функция новой объединительной идеологии интенсивного сопереживания, которая приходит в современном мире на смену традиционной религии (с чем, вероятно, согласился бы и Дюркгейм с его ритуалами «органической солидарности», и даже Фридрих Энгельс, в сердцах обозвавший польский национализм «ложным сознанием»).

Парадокс неожиданной популярности книги дотоле безвестного страноведа Бенедикта Андерсона (как книг и Гирца, и Скотта), по всей видимости, объясняется не столько несомненной интеллектуальной изобретательностью и красотой этих ныне классических текстов, сколько их неожиданной идеологической востребованностью на рубеже 1970-х и 1980-х гг. Лично мне сдается, что многие гуманитарии, восторженно цитирующие заголовок эссе Б. Андерсона в оправдание самых абстрактных и волюнтаристских интерпретаций конструктивизма, саму книгу не читали или не захотели понять. Ключевое слово «воображаемые» в знаковом заглавии вовсе не означает поддельные, ненатуральные, искусственно и злонамеренно придуманные. Оно означает, что нации есть коллективный идеологический проект. В современном мире нации возникли и захватили воображение масс путем описываемых Андерсоном процессов и усилиями вполне конкретных деятелей культуры и политики, рядовых активистов и поиском новой веры и смысла среди простых людей, сталкивающихся с открывшимся им большим современным миром. Как говорили классики, идея, охватившая массы, становится материальной. Все это вполне исследуемо эмпирически.

Тем не менее надо признать, что работы Гирца, Скотта и Андерсона приобрели основную долю известности именно благодаря их определенной созвучности идеологиям гуманитарной интеллигенции из числа радикальных феминисток, расовых и сексуальных меньшинств. Для них главным стало показать сконструированный и не извечный (следовательно, поддающийся сопротивлению и изменению) характер господствующих общественных представлений, которые традиционно угнетали и стигматизировали их групповые идентичности. К этому движению примыкают все новые направления – к примеру, деконструкция постколониализма и рассуждения о культурной гибридизации в глобальных диаспорах. Их основными лидерами и носителями выступили гуманитарии из стран Третьего мира, давно и постоянно живущие на Западе. Достаточно назвать два известнейших в своих кругах имени – теоретическую феминистку индийского происхождения Гаятри Чакраборти-Спивак и политического философа Хоми Бхабху, выходца из древней религиозной общины зороастрийцев (парсов), сохранившейся в Индии в качестве одного из изолированных (но оттого, как нередко случается, весьма преуспевших в бизнесе) кастовых меньшинств. Оба преподают в элитных университетах США.

Импортированные из Франции новейшие философские идеи Лиотара, Делеза, Деррида, Фуко в начале 1980-х гг. послужили в Америке идейной платформой для широкой мобилизации младшего, все более женского и «цветного» преподавательского состава гуманитарных отделений против традиционного, пожилого и практически целиком мужского и белого университетского истеблишмента. Механизмы возникновения и транснационального распространения интеллектуальной моды на постмодернизм были описаны в известной статье «Как стать доминантным французским философом: пример Жака Деррида», которую в 1989 г. опубликовала преподающая в Гарварде канадская исследовательница Мишель Ламон (кстати, родившаяся в некогда глубоко католической фермерской среде франкофонного Квебека) [49]. Детальный же разбор интеллектуальной генеалогии данного движения можно найти в небольшой книжке Перри Андерсона «Происхождение постмодерна» [50].

Дэвид Харви (британский антрополог-урбанист, не менее известный как прекрасный лектор, критик и эссеист) еще двадцать лет назад указывал на причинно-следственную связь между постмодернизмом и неолиберальными рыночными реформами, которые ассоциируются с именами Пиночета, Тэтчер и Рейгана. Постмодернизм на этой более поздней стадии выступил символически оборонительной (если жестче, то самооправдательной) реакцией гуманитарной интеллигенции на поражение прежних левых движений и исчезновение идеологических альтернатив [51]. С одной стороны, деиндустриализация и вывод заводского производства на мировую периферию привели к сокращению прежнего рабочего класса и, следовательно, связанных с ним партий и идеологий, прежде дававших вдохновение и сюжеты немалой доле творческой интеллигенции Запада. С другой стороны, рыночные реформы последних лет и поиски новых высокоприбыльных секторов вызвали развитие множащихся и все более разнообразных потребительских ниш. Наряду и вместо прежнего, во многом себя исчерпавшего поточного «Фордистского» производства и соответствовавшего ему массового потребления стандартных товаров возник новый вид бизнеса, специализирующийся в индивидуалистическом символизме. Новый потребительский бизнес сам активно провоцирует посредством изощренной рекламы (где теперь находят работу социологи и культурологи) возникновение все новых вариантов в стилях потребления новых средних классов. Прежде всего, это и воспринимается в постмодернизме как превращение мира во фривольный пастиш, обманку-симулякр вроде телевизионных «реалити-шоу», вольную игру дискурсов либо медийную манипуляцию избирателями и потребителями – подобно коммерциализации иконообразного лика Че Гевары.