Михаил Полятыкин - Настоящий Лужков. Преступник или жертва Кремля?

Характерная, а теперь и вообще легендарная деталь внешности — кожаная кепка-восьмиклинка, выставленная как-то даже на аукционе в Москве и купленная за 15 тысяч долларов предпринимателем, пожелавшим, что называется, «постучать по мэрскому голенищу».

В начале мэрской карьеры Ю. Лужкова многие втихаря посмеивались над его привычкой носить эту самую кепку, а в конце ее редкий высокопоставленный чиновник из приближенных не напяливал на голову какой-нибудь дорогущий суррогат а-ля Лужков. Люди меняются. Собаки, как известно, бывают похожи на своих хозяев, а подчиненные — на своих начальников… Вот и в новейшее постлужковское время врио мэра В. Ресин традиционный субботний объезд объектов совершал в традиционной же кепке.

Удивительные все-таки люди заместители начальников! Хоть первые замы, хоть последние, хоть больших начальников, хоть маленьких. Оказавшись по воле случая, по приказу вышестоящего чиновника, по мановению волшебной палочки или самого Творца заместители кардинально изменяются. И внешне, и внутренне, и на людях, и наедине с самими собой. Не говоря уже о подчиненных, членах семьи и друзьях.

Но, возможно, впечатление это и обманчиво. Ведь абсолютное большинство замов считают свою миссию вторых лиц не отвечающей их знаниям, способностям и таланту руководителей. Но они вынуждены скрывать это за завесой почитания первого руководителя до поры до времени. Хотя процентов девяносто из них не догадываются, сколь велика дистанция от первого лица до второго. Как у военных от полковника до генерала. Не знаю, как сегодня, а в Красной, а позже в Советской армии по выходе на пенсию генералам полагались такие преференции, которые полковникам и не снились. Дачные участки в ближнем Подмосковье по гектару, пенсии женам после смерти, автомобили и прочие атрибуты принадлежности к высшей касте. Помню, ко мне в отдел научно-технической информации, который я возглавлял, пришла наниматься на работу женщина лет сорока пяти, может, чуть старше. Рассказала: двое детей, муж военный, умер, не успев перешагнуть черту между полковничьим и генеральским званиями, хотя все документы были отправлены куда следует и вовремя. А пока бумаги ходили, человек умер.

— А что вы умеете делать? — спрашиваю.

— Я? Ничего… — с некоторой растерянностью и смущением от понимания своей неработоспособности ответила она. И продолжала:

— Муж меня и детей обеспечивал, жили мы в достатке. А теперь… — она в отчаянии не то чтобы махнула, а как-то неуверенно повела рукой.

Видно было, что ей и общаться-то нелегко, что относится она не к типу шустрых и знающих себе цену офицерских жен, а к тем домоседкам и домохозяйкам, за которых все и всегда решает мужчина.

— Ну хотя бы полы мыть умеете?

Она с готовностью закивала головой, и я уговорил кадровика взять ее уборщицей.

В моем отделе такой вакансии не было — он зачислил ее через хозяйственную службу.

Разница между первым и последующими креслами принципиальная. Именно начальник распоряжается финансами, принимает решения и отвечает за них. И этому умению ни один вуз обучить не может. Либо у человека в характере есть способность решать и отвечать, либо ее нет.

Только ленивый не топчет нынче на словах гигантски расплодившегося спрута российской бюрократии, но никто не решается — не может или не хочет — обрубить ему присосавшиеся к телу народа щупальца. Замечу: не к телу государства, поскольку государство и народ не суть одно и то же, и долгие годы прессующий нас когда-то слоган «государство — это мы» — большая натяжка и большой обман.

На мой взгляд… написал эти слова и задумался: не много ли на себя беру? Может, следует вместо местоимения личного употребить обезличенное притяжательное и написать: «на наш взгляд»? Вроде как дистанцироваться несколько от слишком явного выражения собственных взглядов и собственного мнения.

Зачем? В этом произведении мне не нужен лирический герой, как у некоторых сошедших со сцены политиков (хотя в телепередачах их и представляют как политиков), мне не нужны иносказательность и завуалированность, поскольку книга эта написана не по горячим следам недавних событий и перемен в коридорах московской власти. Она родилась более 8 лет назад, но опубликовать ее не было никакой возможности, о чем, конечно, расскажу, но чуть позже.

Я счастливый автор. Мне ничего не надо придумывать или выдумывать, не надо себя разрисовывать розовыми, а всех прочих черными или, на худой конец, коричневыми красками. За те 20 лет, что проработал в столичной печати, и за 15 лет дружбы с Ю. Лужковым я накопил достаточно знаний и опыта, достаточно видел и слышал, чтобы иметь собственное мнение о процессах и явлениях, совершающихся в моем любимом городе, и мне ничуточки не стыдно и не боязно за то, что я его имею. Тем более что я не замарался властью. И, по моему мнению, гидра бюрократии разрослась по двум причинам. Во-первых, из желания больших чиновников «порадеть родному человечку». Кто может сегодня сказать, сколько при министерствах и департаментах родилось всяких фондов, центров, институтов, агентств, контор с самыми замысловатыми названиями и с еще более замысловатыми и никому не понятными функциями. А печатных СМИ?

Задачи, функции и цели непонятны, а денежки идут. А. Кудрин, «лучший министр финансов всех времен» объявил: за три года сократим аппарат управления на 20 процентов. Как будто мы не знаем или кто-то не знает, что сначала сократят вакансии, потом уборщиц, потом ночных сторожей и на этом все закончится. А уж если дело дойдет до секвестра какой-либо лишней в звене управления конторы, то вместо нее тут же на теле гидры вырастут две новые. А то и три.

Во-вторых, рост чиновного серого люда обусловлен все той же боязнью принимать решения. Чем больше звеньев, тем дольше процесс исполнения, тем увереннее чувствует себя самый большой начальник. На любой бумаге он может начертать в углу резолюцию: «Иванову (Петрову, Сидорову и пр.). Прошу ваши предложения. Срок …» И подпись.

И пусть Иванов-Петров-Сидоров парятся. Но они ведь и не подумают. Они пустят бумагу вниз по струне и дойдет она, как миленькая, до самого жалкого клерка, которого и знать-то в лицо вышестоящий начальник не знает, да и не хочет.