Глеб Павловский - Три допроса по теории действия

Павловский Г. О.:Да, так. Нигилистом я не был.

Филиппов А. Ф.:В отличие от таких бешеных комсомольцев, консервативный революционер – это для меня представляется симптоматическим – мыслит некоторые преобразования в политически ограниченной области Все, что я слышу от вас, звучит в этом ключе; безусловно, есть параллели и переклички с другими странами, возможно, что-то еще, но в первую очередь речь идет о том, что главное происходит здесь Не только главное, но единственное пространство целеполагания, субъект, который пытается обрести будущее, – это все помещается внутрь Советского Союза. И, естественно, дополнением этого – что тоже очень важно для меня – служит интерпретация всего, что работает на крушение Советского Союза (уничтожение не отдельных, пусть даже жизненно важных элементов, а пространства этой системы) воспринимается как инфернальная ситуация. Вместо того чтобы построить систему, гармонизировать, заставить звучать, по-человечески перенастроить плохо натянутые струны – вместо этого нам предлагается полное схлопывание и переход в какой-то пусть не первозданный, но какой-то чудовищный хаос. Безусловно, это видение происходящего присутствует именно у радикального консерватора. Очень важны слова, которые я услышал уже сейчас: работа против меритократического принципа. Меритократический принцип предполагает установление разделения, продвижение достойнейших. А что значит работа против меритократического принципа? Это значит стирание различий, смешение того, что не должно быть смешано, установление какофонии на том месте, где должна была быть установлена гармония. Таким образом, опять-таки консервативный принцип сохранения различий, иерархий дает о себе знать.

Я готов взять назад любую из этих характеристик, которую я мысленно прибавляю к тому, что было вами сказано, чтобы объяснить это для самого себя. Но если хотя бы половина из них, хотя бы четверть верна, то, безусловно, здесь есть важный аспект того, что называют консервативной революцией Я не настаиваю на том, чтобы эти слова звучали в опубликованном варианте, потому что они обязывающие, и плохо обязывающие. Я их произношу здесь для того, чтобы добиться внутренней ясности внутри разговора. Впоследствии это можно заменять любого рода эвфемизмами. Для меня важнее то, что за ними стоит, тот набор важных вещей: доверие к политическому, зафиксированное пространство, понимание необходимости дифференциации и иерархии внутри него, гармонизация. Но приоритет того, что происходит внутри Движения, над невнятно понимаемыми судьбами человечества вкупе с желанием дистанцироваться от традиционализма пополам с национализмом – об это все проект консервативной революции отчасти и разбивается. Но это тема будущего разговора, это не то, что я бы считал нужным прямо сейчас из вас вытягивать или ставить перед необходимостью сразу реагировать.

Павловский Г. О.:В чем для меня простота жанра философского допроса? Я оцениваю факты своей биографии, как самонаводку на цель – как мотивы либо демотиваторы. За это легче уцепиться. Но угнетает необходимость говорить о себе в таких товарных количествах. То, что вы обозначили термином «консервативная революция», для меня скрыто в трудной теме советского. У меня в сознании она возникает после 1991 года. Содержанием моей биографии последнего двадцатилетия была не мнимость «Российской Федерации», а реальность использования и ликвидации советского после Беловежских соглашений. Советское остается единственным содержанием так называемого «российского», сегодня еще в большей степени, чем двадцать лет назад, и у нас нет знания о нем. Очень хорошо, что вы поставили здесь тему знания, мне бы она не пришла в голову.

Филиппов А. Ф.:Мне кажется, что мы к ней потом еще, может быть, придем. Потому что там появляется следующая, очень важная тема: как свое знание перевести в работу с теми, кто что-то решает Естественно, там мы слишком близко подходим к взрывоопасным темам. Однако меня всегда волновало, что\' вы хотите сделать с людьми наверху, для которых у вас есть какие-то свои слова и ничего, кроме слов, на самом деле нет. Нужно использовать какие-то слова, чтобы люди, которые в принципе никаким словам вообще уже не верят, вдруг начали делать что-то, что хотя бы отчасти совпадало с вашими намерениями Это какая-то загадочная техника слова, которая предполагает либо совершенно человеческое, но очень полное знание о том, как устроены обе стороны, либо сверхчеловеческую интуицию. И понятно, что, поскольку затрагиваются действительно эффективные действия и их результат, тема приобретает взрывоопасный характер Поэтому я предпочел начать именно с исторических вещей, которые не представляют такой опасности в смысле необходимости взвешивать каждое слово.

1.

Филиппов А. Ф.:Я бы хотел вернуться к тому, с чего мы начинали первую беседу, но немного сместить акценты. Речь пойдет снова о действии, о распознавании существа собственного действия и опознании происходящего как того, что сделано мной. Итак, когда что-то сделано, где уверенность в том, что это сделал именно я? Я ли был тот, кто это сделал? В самом простом смысле слова это может быть предметом разного рода политических инвектив: посмотрите на дело рук своих – разве это хорошо? В такой форме этот вопрос вам уже не раз был задан. Мы знаем вопрос, мы знаем ответ. Мне хотелось бы перевести его в другую плоскость, поставить так, как я его ставлю своим коллегам, с которыми обсуждаю проблемы теории действия.

Приведу один простой пример. Допустим, мы долго сидим в помещении и нам становится душно. Кто-то решает проветриться, вдохнуть свежего воздуха и открывает окно. Через окно в помещение попадает свежий воздух, а вместе с ним и сквозняк, который поднимает лежащие на столе бумаги и уносит в окно контракт на безумные суммы. Известно, кто открыл окно. Ему задают вопрос: «Что ты сделал?» На него возможно несколько ответов: «Я открыл окно», «Я проветрил помещение», «Я погубил контракт». Но кто был тот, кто потерял бумаги? Кто был тот, кто погубил контракт? Можно сказать, что всему виной ветер. Если бы не ветер, все было бы хорошо. Кто мог знать, что будет ветер? Кто мог знать, что вообще бывает ветер на улице? Кто мог знать, что ветер иногда уносит бумаги? Можно ли сидеть в этом помещении, не открывая окно? Можно ли было угадать, что совершится такая штука? На кого будем списывать все последствия?