Александр Соловьев - Как стать вождем. Страсти во власти

Тот, по стопам которого шел Цезарь, – Александр Македонский – на протяжении всей взрослой жизни клал у своего изголовья рядом с мечом «Илиаду» Гомера. Он желал быть похожим на эпических героев древности.

Александр не был великим правителем. Но, завоевав с несколькими десятками тысяч свирепых македонских воинов территорию от Дуная до Инда, он объединил все живущие там народы, предложив им привлекательный жизненный стандарт эллинизма, синтезировавший греческие жизненные идеалы – красоту, телесность, благо, целесообразность, логику – с исконно восточными культурными стереотипами.

Как это часто бывает, любовь Александра к греческой культуре основывалась на неофитстве: македонский царь сам не был греком и греки его считали варваром. Увлечение Грецией передалось Александру по наследству. Его отец Филипп еще до рождения сына мечтал завоевать Грецию, и задача оказалась не слишком трудной: перепробовав все возможные виды общественного регулирования, Греция дошла в каждом из них до абсурда.

Прежде чем завоевать Грецию, Филипп сильно эллинизировал македонский двор. Делал он это, однако, не из любви к эллинизму, а из чисто политических соображений: Филипп никогда не забывал, что для греков остается варваром, и они смирятся с его господством только в том случае, если он усвоит их культуру. Филипп ввел аттическое наречие в свою канцелярию, перестроил на греческий манер административную систему и пригласил ко двору знаменитых греков.

Далее последовал ключевой для последующей истории человечества эпизод: видя в сыне своего преемника, он позаботился дать ему хорошее греческое воспитание, и в учителя к Александру был приглашен сам Аристотель. Горизонты, которые открыл перед Александром Аристотель, не шли ни в какое сравнение с помыслами отца, венцом которых было завоевание греческих городов в Малой Азии. Александр решил завоевать весь мир, чтобы заставить каждого человека в мире преклоняться перед тем, перед чем преклонялся он сам – греческой культурой.

Подобно Александру, деяниями древних зачитывался и Мао Цзэдун. Правда, его героями были исключительно великие императоры – от основателя первой империи Цинь Шихуан-ди до Наполеона Бонапарта. Будущий Великий Кормчий примерял их судьбы на себя. В истории Китая хватало властителей, вышедших из крестьян, и молодому Мао это запало в душу. Вместе с тем его привлекали и труды древнего мудреца Конфуция. Молодого диалектика не смущало, что, к примеру, тот же основатель империи Цинь не жаловал конфуцианцев, приказав топить умников в сортирах.

Славы – рыцарской славы – жаждали император российский Павел I и Наполеон. Что, правда, не принесло особых дивидентов первому и стало причиной главной стратегической ошибки второго.

Летом 1800 года через наполеоновскую агентуру Павлу поступило предложение вступить в антианглийскую коалицию. Стратегию вовлечения России в войну разрабатывал знаменитый дипломат Талейран. Убеждая российского императора, он делал основной упор не столько на экономические выгоды, которые принесет его стране победа над Англией, сколько на то, что Павел совершит несметное количество подвигов плечом к плечу с самым великим полководцем всех времен и народов. На Павла, с детства мечтавшего о военной славе, это предложение подействовало не менее опьяняюще, чем раньше – мальтийский жезл, полученный от Наполеона.

Начиная русскую кампанию, Наполеон, главными словами которого были «честь» и «слава», убеждал себя, что Александр не может просто так отступить из Польши – ведь тогда он обесчестит себя в глазах поляков. Что он не может сдавать русские города один за другим. Что он не может отказаться от мира, когда неприятель занял одну из российских столиц. После Бородинского сражения Наполеону осталось лишь заметить: «Мы скрестили шпаги: честь спасена в глазах всего мира». Известно, какой абсурдной ценой было оплачено это спасение.

По молодости Уинстон Черчилль грезил сражениями, где можно было бы прославиться. Примером ему служил его славный предок Джон Черчилль, в 1702 году получивший титул первого герцога Мальборо за победы над Людовиком XIV в Войне за испанское наследство, которую вели французы против коалиции европейских держав. Дом, где родился Черчилль, был частью английской истории: народ построил его для герцога Мальборо в благодарность за его подвиги.

В своих мемуарах Шарль де Голль вспоминал: «Я считал, что смысл жизни состоит в том, чтобы свершить во имя Франции выдающийся подвиг, и что наступит день, когда мне представится такая возможность».

Уго Чавес всегда верил в то, что станет героем Венесуэлы, как его знаменитый прадед, генерал Педро Перес Дельгадо по прозвищу Маисанта, который прославился тем, что в 1914 году поднял восстание против диктатора Хуана Висенте Гомеса. Уго с приятелями нередко устраивал вылазки по местам героических сражений, пытаясь найти затерявшиеся в песках гильзы.

Главный нерукотворный памятник, который воздвиг себе покойный Туркменбаши – «глава туркмен» Сапармурат Ниязов, – книга «Рухнама» («Духовность»), вторая после Корана книга заповедей для туркменского народа, вышедшая в свет в 2001 году и переведенная на все основные языки мира, включая зулусский. Среди прочего, в книге утверждается, что «первую телегу на земле смастерили туркмены. Туркменское колесо не только изменило жизнь армии и государства, но развернуло ход самой истории». Кроме того, по мнению автора, «Господь сотворил Адама человеком зрелого возраста – ему было 28 лет. Точно так же и Туркменистан с самого начала был зрелым государством».

В 2002 году Туркменбаши ввел в стране новый календарь, изменив названия дней недели и месяцев. Январь в новом календаре называется месяц туркменбаши, апрель – гурбансолтан-едже (так звали мать Сапармурата Ниязова), сентябрь – рухнама.

Туркменбаши также распорядился разделить человеческую жизнь на 12-годичные циклы. Старость при таком делении начинается в 85 лет, «возраст мудрости» – в 73. Сам президент и в момент издания соответствующего распоряжения, и в момент смерти находился в «возрасте вдохновения» (61–73).

Порой жажда славы – по воле жаждущего – распространяется и на его посмертие или принимает иные, довольно причудливые формы.

Так, завещание, написанное Рузвельтом в 41 год, уже в момент написания поразило нотариуса скрупулезностью требований. Рузвельт повелел воздвигнуть на могиле «простой белый памятник без резьбы и украшений, по направлению с востока на запад, длиной 8 футов, шириной 4, высотой 3 фута. Основание должно выступать из-под памятника не более чем на 2 фута 6 дюймов от земли. Надпись белым по черному граниту: только фамилия и даты жизни». К этому времени Рузвельт твердо знал: он войдет в историю.