Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 3

Лева оглянулся. Что-то знакомое в этой местности. Повели в сторону по снежной дороге. «Где же мы?" — думал Лева и вдруг узнал: Мариинск! Сердце затрепетало. Знакомые, близкие места. Сюда еще 18-летним юношей приехал он, чтобы посетить заключенных в Мариинском распреде. Да. вот эти знакомые улицы, там он останавливался у брата. А вот этой дорогой он шел в тюрьму, на свидание с Володей Лобковым, нес передачу. А потом этой же дорогой вели его, осужденного на пять лет, в концлагерь. Вспомнил он и ту церковь, что была превращена в тюрьму. Эту вонь параши в ней, умывание снегом…

Он смотрел вперед. Впереди — большое кирпичное здание, огороженное высокой каменной стеной. Знакомое место — это был Мариинский распред Сиблага. Невольно Лева вспомнил слова тюремной песни:

«Тюрьма, тюрьма. Какое слово!

Всем и позорна и страша,

а для меня совсем другое:

с тюрьмою свыкся навсегда…»

Их вели через знакомые ворота. Огромный двор. Было холодно, свирепствовал сибирский мороз. Тюремная администрация должна была принимать прибывший этап. Но то ли камер не было свободных, то ли не было начальства, которое должно принимать прибывших заключенных, но их долго держали на морозе, и процедура сдачи этапа задерживалась. Заключенные кочененли, плясали на месте, толкали друг друга, хлопали в ладоши, чтобы не застыть, умоляли пустить в теплое помещение, но все было бесполезно. Один пожилой бывший военный среди заключенных, застывая от холода, нещадно ругался и говорил, что он выдержал не один фронт, но никогда не видел такого обращения с пленными или вообще с людьми. Наконец, когда положение стало совсем отчаянным и грозило, что многие обморозятся, их впустили в помещение. Оттирались, разогревались, некоторые пытались жаловаться пришедшему начальству, но ответом были лишь презрительные взгляды. Начальству было внушено, что прибыли враги народа, презренные, путающиеся в ногах отбросы общества, которые мешают строить Великое социалистическое общество, вредят и тянут Советский Союз назад.

Среди прибывших Лева обнимал Петю Фомина. Его тоже назначили в этот лагерь.

— Ну, дорогой брат, будем вместе, — бодро говорил Петя, — вместе будем горе делить, легче будет.

— Да, как это хорошо! — говорил Лева. — Слава Богу, ведь Христос посылал учеников по двое.

Обыск, санобработка. И вот эти большие каменные коридоры с камерами по бокам. Двери камер не запирались, и заключенные могли свободно общаться друг с другом. Это был распределительный пункт сибирских лагерей. Он имел много производственных объектов. Там были и лесозаготовки, и фабрики, и сельскохозяйственные лагеря, и всевозможные строительства, и все это нужно было обслуживать, на все это были нужны люди.

Люди осужденные, оторванные от семей, которые за насущный кусок хлеба будут нести рабский труд.

Вечерело. Большинство заключенных ушли в клуб, где показывали кино. Петя Фомин чувствовал себя утомленным и задремал на нарах. Лева один ходил по большому коридору. Навстречу ему из дальней камеры вышли двое. Лева потому обратил на них внимание, что они были нестрижены, в то время как всех заключенных стригли под машинку наголо. Он приблизился к ним и, всматриваясь в их бледные лица, узнал их. Один, с большой шевелюрой черных волос, с черными усами и небольшой бородкой, чем-то напоминал Троцкого, другой, несколько лысоватый, с изможденным худым лицом и большими умными глазами, пристально посмотрел на Леву:

— А я знаю тебя, парень. Мы с тобой встречались несколько лет тому назад здесь же.

— Да, да, несколько лет тому назад здесь же встречались! — воскликнул Лева.

— Тебя куда-то отправили тогда со всей массой? — спросил другой, похожий на Троцкого.

— Да, меня отправили, я попал на станцию Тайга на лесозаготовки, потом на строительство в Прокопьевское, потом на Беломорский канал, потом за Полярный круг, на строительство Туломской гидростанции, потом меня освободили.

— Ну, а что же потом? — спросил, улыбаясь, лысоватый.

— Потом, после убийства Кирова, меня, как и многих других, снова арестовали, и вот привезли сюда.

— Ну, нам все известно, что творится на воле. А ты остаешься все таким же верующим?

— Да, остаюсь. Для меня Христос всего дороже.

— Все это чепуха, — уверенно сказал похожий на Троцкого. — Вопросы политической борьбы — это самое основное. Мы, старые коммунисты, открыто боремся за правду. Мы не можем смотреть спокойно, в каком ужасном положении находится наше крестьянство, в какой нищете, и как за его счет и армии заключенных ведется все строительство и развитие страны.

— Да вы что же, все эти годы были здесь? — спросил Лева.

— Да, здесь, вон в том корпусе, где находятся политические. Нас не пускают в лагеря, и среди всех вас, уголовников, мы тоже не хотим быть.

— Да, но как же вы попали в этот коридор? — спросил Лева.

— Нас, видимо, пересылают в политизолятор, — ответил лысоватый. — А тебе, парень, посоветуем все-таки бросить свою религию. Это ни к чему. Вот сидели в том корпусе два ваших брата-баптиста, их привезли из лагеря, где они работали на шахтах. Эти шахтеры надумали там везде проповедовать Христа. Их предупреждали, побуждали замолчать, они же открыто и в столовых, и в бараках, и, спускаясь в шахты, проповедовали Евангелие, призывая людей, как это у вас называется, покаяться.

— Что же, их осудили и дали новый срок? — спросил Лева.

— Да, их осудили, но нового срока не дали. Их расстреляли.

Больше эти политические не стали разговаривать с Левой, а пошли гулять по коридору, оживленно что-то обсуждая между собой.

Больно, очень больно стало на сердце у Левы, когда он услышал весть, что двое их братьев приняли мученическую смерть ради Христа. Стефана оплакивали мужи благоговейные и похоронили, но кто оплакивал и кто похоронил этих мучеников? Ни семья, ни их родные и близкие верующие не знали об их конечной участи. Господь знает их имена, и Он воздаст им. Они победили кровью Агнца и словом свидетельства своего, и не возлюбили души свои даже до смерти (Откр. 12, 11).

Не раз еще Лева видел этих двоих политических гуляющими по коридору. Ни с кем из заключенных они не разговаривали; не разговаривали они больше и с Левой. Лева не решался подойти к ним и спросить, кто они. Троцкисты, или зиновьевцы, или бухаринцы? Знал только о них то, что они коммунисты.

Находясь в карантине, Лева и другие с нетерпением ожидали дня, когда их отправят в тот лагерь, где надлежит отбывать срок. Заключенные только и говорили о том, где лучше быть. Большинство мечтало о сельскохозяйственных лагерях, где и работа полегче, и чистого, свежего воздуха больше, и при сборах урожая картофеля и других культур так или иначе все бывают сыты.