Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 3

Лева, далее, изучал материалы XXVI съезда братства баптистов, когда власть потребовала, чтобы они несли военную службу наравне со всеми гражданами. И старшие братья, на основании некоторых данных из истории христианства и Библии, «неопровержимо» доказывали, что нужно, подчиняясь власти, брать оружие и применять его «для защиты».

Лева молился. Он долго мучился над разрешением этого вопроса, и когда в школе, в которой он когда-то учился, ввели военизацию, как учебный предмет, он отказался учиться воевать, написав заявление, что он, как христианин, не может учиться отвечать злом на зло, и что если бы ему по военизации поставили отметку «хорошо», это означало бы, что он хорошо научился отвечать на зло — злом. И это для него, как христианина, будет позором.

Его тогда освободили от военизации. Потом все-таки были бури из-за этого. Ни мать, ни старшие братья по руководству Союзом баптистов, такие, как Одинцов Н. В., не советовали ему так поступать. Но он не мог, не мог поступить иначе… Ношение оружия и употребление его было, в глазах Левы, несовместимо с любовью Христа. Он не мог представить себе Спасителя, вооруженного винтовкой и вонзающего штык в грудь Пилата или первосвященников. Ему говорили:

— Ведь Христос все же вооружился бичом и выгнал предающих из храма.

На это Лева отвечал, что там была скотина для жертвоприношения, и Христос действовал бичом не против людей, а очищая храм от животных…

И вот теперь они шли на призывной пункт, и Лева думал и молился:

— Как быть? Можно было молчать и предоставить все дальнейшему течению; уповая на Бога, верить, что Он устроит все наилучшим образом. Хотелось думать, что все получится само собою и получится хорошо…

Но у Левы почему-то возникло горячее желание поведать людям, что он христианин, исповедать свою веру перед людьми. Ведь никто не знал, что он верующий, а разве это хорошо?! «Кто постыдится Меня и слов Моих в роде, сем прелюбодейном и грешном, того и Я постыжусь», — сказал Христос. — «Зажегши свечу не ставят ее под сосуд».

Вот почему на призывном пункте, когда дошла его очередь, Лева сказал, что он верующий баптист, готов служить в армии и, если нужно, просит призвать его в действующую армию, но только по своей специальности фельдшера.

— По своим убеждениям, — продолжал он, — как последователь Христа, оружие я в руки брать не могу, равно как и присягу принимать не буду, так как клятва запрещена Христом.

Это признание Левы было, как говорится, подобно разорвавшейся бомбе, оно вызвало всеобщее изумление. Парторг института был просто ошеломлен и никак не мог прийти в себя, никак не понимая, что вдруг студент мединститута оказался баптистом. Заявление Левы было воспринято так, как будто он заявил о себе, что он болен проказой. Никто из присутствующих даже не пытался разубеждать Леву, только вызвали фотографа, чтобы его сфотографировать.

Леве было сказано, что дело его будет передано в прокуратуру, а пока он может идти и продолжать учиться, так как в сущности их в армию еще не призывают, и это (то есть призыв) есть дело будущего.

Лева вернулся в общежитие, продолжал учиться, заниматься, но отношение к нему сразу резко изменилось. Вечером в общежитии в его комнату не вошел, а вбежал пожилой студент-коммунист, друг Левы. Он вызвал его в коридор и, смотря на него беспокойными глазами, как будто узнав, что Лева поражен раковой опухолью, спросил:

— Скажи, ты на самом деле баптист?

— Да, баптист, — спокойно ответил Лева.

— Ну что ты, ну что ты! На твоем месте я бы лучше стал бандитом, чем баптистом. Где у тебя отношение, что ты член комиссии по столовой? Выдвинули мы тебя, а не знали, кто ты такой. Вот беда!

Лева отдал бумажку. Звания старосты группы его тоже лишили, однако учение продолжалось по-прежнему, администрация его не вызывала. Только парторг пригласил к себе и в краткой беседе расспросил, как и когда он уверовал, почему он баптист.

И на этом все стихло.

«Что может быть плохого? — думал Лева. — От военной службы я не отказываюсь; в сущности, нас в армию-то и не призывают еще…»

Однако на сердце, там, в глубине, особенно как-то болело. Лева подсознательно чувствовал, что надвигается страшная буря.

Леву вызвали в прокуратуру. Прокурор, сравнительно еще молодой человек, отнесся к Леве очень внимательно и всячески убеждал его взять его слова назад.

— Вы поймите, — говорил прокурор, — ваши понятия не только не современны, но просто ни с чем не вяжутся. Раньше у нас был закон, по которому освобождали от военной службы по религиозным убеждениям, так как, как вам известно, мы — враги религиозных притеснений. Но потом, как, вероятно, вы также знаете, на одном из съездов нарком обороны К. Ворошилов заявил, что в течение ряда лет от религиозников не поступают заявления об отказе от военной службы по религиозным убеждениям, и поэтому в этом законе нет надобности, ввиду чего он и был упразднен. Только для вас один выход: если только вы не согласитесь принимать присягу и брать в руки оружие, — вам один только путь открыт: в тюрьму. И поймите, это неразумно. Вы — студент мединститута, у вас все впереди; вам, может быть, и не придется брать в руки оружия… Однако мы ведь это дело оставить не можем…

Прокурор вызвал его еще раза два, а потом, не сказав ничего определенного, оставил его в покое.

Лева продолжал заниматься, как вдруг на первом курсе мединститута ввели военное дело. Представитель армии знакомил студентов с общими положениями военной службы, обещая в скором времени приступить к изучению винтовки.

Лева посещал те занятия, на которых излагались общие положения. Ходили студенты также в парк и там обучались, как нужно ходить при марше, бегали, ложились в укрытия. Лева уже много лет имел при себе маленькую аптечку, которая не раз помогала ему быть «милосердным самарянином». В аптечке был индивидуальный пакет, йод и еще кое-что для оказания первой помощи. Для того чтобы было удобнее носить аптечку при себе, Лева приспособил кожаный футляр от велосипеда, в котором обычно хранятся инструменты, и прикрепил его к ремню. Отправляясь на занятия в парк, Лева пристегивал аптечку к ремню. Его выдвинули взводным, и некоторые из студентов полагали, что это у него собственное индивидуальное оружие.

Наступил новый, 1940 год, в Уфу приехала жена Левы — Маруся, встречать вместе с ним Новый год. Евладовы пригласили их к себе. Встреча Нового года в этой большой семье проходила торжественно. Было много приглашенных родственников, друзей. На столах стояли вина. Выпивали, как и везде. Все это было не по душе Леве, и Александра Евграфовна, понимая его, предоставила им маленькую комнатку, в которой они могли бы вместе встретить Новый год и отдыхать ночью.