Константин Фрумкин - После капитализма. Будущее западной цивилизации

Ключевым моментом в крушении монархии стало поведение генералов Ставки Верховного Главнокомандующего, чего, разумеется, не могло бы быть, если бы не было войны и царь не находился бы на фронте, в заложниках у собственного генералитета. Большевики получали денежную помощь от немцев, а ключевым пунктом их предреволюционной программы было заключение мира, так что многие после этого говорили, что упорное желание Временного правительства продолжать войну стало главной и роковой причиной октябрьского переворота. Революцию произвели солдаты мировой войны, мобилизованные и вооруженные благодаря мировой войне, под влиянием бедствий, вызванных мировой войной, через заполнение вакуума власти, образовавшегося из-за мировой войны.

Но в России война не только породила революцию — она предопределила облик всей постреволюционной реальности. Гражданская война, которая последовала сразу после революции, велась в таких масштабах и с такой жестокостью прежде всего потому, что страна располагала военными структурами и запасами, созданными для ведения мировой войны, и, кроме того, потому, что имелись миллионы людей, которые предварительно несколько лет учились на фронтах мировой войны воевать, убивать и относиться к человеческой жизни с презрением.

Лозунгом социалистов было «превращение империалистической войны в гражданскую», в сущности, так и произошло: гражданская война в России (равно как и гражданские войны в некоторых других странах) была непосредственным продолжением мировой войны, она началась после нее практически без перерыва, она велась солдатами, офицерами и оружием мировой войны на фоне милитаризованной мировой войной массовой психологии.

Сам социализм, как особая система управления и хозяйствования, объясним прежде всего исходя из контекста эпохи мировых войн. Начать следует хотя бы с того, что меры по национализации экономики, проводимые советским режимом в первые годы, фактически были продолжением тех национализаторских и централизаторских тенденций, которые имели место в политике еще царского правительства в ходе войны. Еще до революции война породила проекты национализации, например национализации аптек и кинематографа. Еще до революции были созданы чрезвычайные органы государственного управления экономикой. Разумеется, еще раз повторим, что война — явление не российской, а европейской (как минимум европейской) истории, поэтому централизация в управлении экономикой наблюдалась тогда в большинстве западных стран. В сфере национализации и изоляции экономики Россия, может быть, пошла дальше других стран, но она пошла дальше них по тому же самому пути, по какому шли и другие страны.

К этому надо добавить, что важной экономической предпосылкой социализма в России был высокий уровень концентрации промышленности. Было много больших заводов, крупные предприятия составляли очень значительную долю промышленности, при этом огромную роль в промышленности играли крупные корпорации. Высокий уровень концентрации промышленности имел значение по крайней мере по двум причинам. Во-первых, большие предприятия, сконцентрированные в ограниченном числе промышленных регионов (к числу которых относились и обе столицы империи), создавали отличную среду для деятельности революционных партий, для организации забастовок и беспорядков, создания революционных рабочих ячеек, а в периоды революций — для формирования отрядов Красной гвардии. Сточки зрения экономики высококонцентрированная промышленность создавала предпосылки для организационно простой и представляющейся вполне логичной и закономерной национализации. Совершенно очевидно, что для социалистического государства сто крупнейших заводов будут во всех смыслах более приоритетной мишенью, чем миллион ремесленных мастерских. Но высокая концентрация промышленности в России была порождена прежде всего государственным заказом, а следовательно, прежде всего военным заказом. И так, разумеется, было не в одной России. Усиленная подготовка к войне во многих странах мира породила к жизни полумонополистические тресты и концерны, которые теоретики большевизма считали готовым аппаратом будущей социалистической экономики.

Социалистическая экономика возникла в качестве инерции военной экономики времен мировой войны, а в дальнейшем она обрела «смысл существования» в качестве экономики подготовки к будущей войне. Вторая мировая война, к которой готовился советский режим, была, по сути, продолжением Первой мировой войны. Десятки невидимых нитей соединяют две мировые войны. Рассматривать Вторую мировую войну «отдельно» можно, только если забыть (кроме прочего), что нацизм пришел к власти главным образом вследствие экономического кризиса, произошедшего в Германии в результате Первой мировой войны, и послевоенных репараций; что политической программой нацизма с самого начала был реванш за Первую мировую войну, что значительная часть «Майн кампф» Гитлера посвящена анализу уроков Первой мировой войны.

Есть еще и множество других менее очевидных вещей; например, есть гипотеза, что слабое сопротивление французов немцам во Второй мировой войне объяснялось, кроме прочего, социально-психологическими последствиями Первой войны: потрясенная «мировой бойней» французская нация была просто не готова приносить такие жертвы вторично.

Перед нами войны-дубликаты или, может быть, даже одна война, парадоксально разделенная перерывом, большим по продолжительности, чем она сама, и все же недостаточно долгим, чтобы убрать связность ее эпизодов.

Итак, нет Второй мировой войны как отдельного феномена, нет русской революции как отдельного феномена. Статуса феномена, который можно рассматривать как сравнительно замкнутую историческую целостность, достойно лишь одно роковое, кровавое, с трудом осмысляемое явление истории, которое можно было бы назвать Эпохой мировых войн. Социализм и фашизм— двух братьев-антагонистов— стоит рассматривать как необходимые перестройки государства и общества под нравы, дух и потребности эпохи мировых войн. Между двумя войнами появилась книга Эрнста Юнгера «Тотальная мобилизация», в которой он весьма резонно отмечал, что старые монархии — и кайзеровская, и царская — рухнули из-за того, что они не были особо умелыми в осуществлении необходимой для ведения войны тотальной мобилизации. Социализм для этой функции подходит куда лучше. Ошибка Юнгера заключалась в том, что он принял античеловеческую, лишенную комфорта и дизайна и требующую тотальной мобилизации эпоху за облик индустриальной эпохи вообще, в то время как мы теперь задним числом можем сказать, что точно подмеченные Юнгером антигуманные черты времени имели, к счастью, исторически преходящий характер и были связаны со специфическими чертами эпохи двуединой мировой войны.

Читать дальше