Роман Носиков - Россия будет воевать

Поэтому человек не может отстраняться от людей. Это делает его все меньше и меньше человеком. Богом он себя при этом считает, дьяволом или хурмой — не важно.

Человек — это не то, чем он себя мнит. Человек — это его связи с другими, его любовь и ее проявления.

И когда олимпиец Антон связывает себя с аборигенами королевства Арканар на средневековой планете, он, наконец, взрослеет и становится… ну да, становится арканарцем. Забавные местные дикари Кира и барон Пампа превращаются в любимую женщину и настоящего товарища. За которых надо сражаться и даже хочется мстить.

Так землянин Антон становится не поддельным, а настоящим Руматой Эсторским — арканарцем, умеющим ненавидеть и убивать. Потому что именно любовь дает нам право на ненависть и умение ненавидеть.

«Рискуя показаться смешным, хотел бы сказать, что истинным революционером движет великая любовь. Невозможно себе представить настоящего революционера, не испытывающего этого чувства», — Эрнесто Че Гевара. Социализм и человек на Кубе. 12 марта 1965 г.

Так говорил наш великий земной революционер, наш Арата Красивый.

То, что показал Арканару землянин Антон, ставший «тутошним» арканарцем Руматой, — это ужас русской революции. Ненависти, порожденной любовью. Это рассказ о том, как рождается мужчина и как рождается революционер.

…Очень симптоматично и символично то, что взрослые могущественные дети из мира Полудня забирают Антона, ставшего человеком, и лечат его от этого. В этом эпизоде, на мой взгляд, сказано слишком много о том, как погибла наша страна. О том, как проиграли ее пузатые, плешивые и седые дети.

И сейчас на самом крупном ее осколке правят кагэбэшники. Просто потому, что других взрослых в стране не оказалось.

Повесть Стругацких «Трудно быть богом» — это повесть о взрослении, а не проповедь. Проблема в том, что дети, советские избалованные, плешивые и седые дети не могут понять этого. Для них это гимн о собственном превосходстве. Они исступленно повторяют про черных и серых, прыгают при словах «нам не надобны умные», почитая за умных себя и именно так объясняя себе и окружающим свою ненадобность. В то время как они не надобны потому, что народу слишком накладны их представления об уме и свободе, не нужны их умения выдавать чепуху за полезное. Наши либералы — то есть бывшие советские интеллигенты — носятся с «Трудно быть богом», как дурачок с писаной торбой, потому что просто не в состоянии понять, что да — это про них, но не с одобрением, а с беспощадным осуждением, со страхом за страну, попавшую в их руки.

Творчество Стругацких все пронизано ужасом перед тем, что советские люди повстречают на своем пути настоящее Зло и окажутся не готовы. Произведения Стругацких порой оканчивались хорошо. Но в реальности — злу для победы понадобилось всего лишь много улыбаться и обещать.

21 декабря 2013

Обама в Сочи не приедет.

Горе-то какое. Геи не пускают.

Франсуа Олланд — тоже отказался. Почему, не сказал, но всем и так все понятно — в России притесняют геев.

Смотришь на эту истерику международного масштаба по поводу российской государственной гомофобии и задаешься идиотским вопросом: а почему в качестве главных интересов гей-сообщества нам представляют право на пропаганду гомосексуализма и на гей-парады? Эта правда — действительно то, что для гея важнее всего? Это и есть — самые фундаментальные его потребности?

Если это так, что значит, правду говорят эти странно одетые люди, все увешанные крестами, про то, что геи — враги человечества?

Подождите, постойте, притормозите. ЗАЧЕМ им гей-парад? Зачем им несовершеннолетние? Это же нелогично! Интересы гомосексуалистов лежат в совершенно другой области, которая никак с парадами и несовершеннолетними не пересекается. Это ведь они авторы вполне справедливой формулы «какое вам дело, что два взрослых человека делают в своей спальне?».

И правда — какое мне дело? Никакого.

Тогда какое им дело до гей-парада и несовершеннолетних? Должно быть никакого. Однако имеем то, что имеем.

А у их увешанных крестами оппонентов — у них что, нет ничего важнее, чем запрещение книг Джоан Роулинг за пропаганду колдовства?

Почему такая накаленно идиотская форма борьбы за права, что с одной стороны, что с другой?

Я этим вопросом постоянно задаюсь. Почему в Европе такой шум вокруг рождественских елок? Они правда так мешают мусульманам, которые чтят пророка Ису? Кто придумал, что елка оскорбляет мусульман? Им больше всего в этой жизни елка мешает, а не неоколониальная политика и отсутствие трудовых прав?

…Тут одно из двух: либо все люди на свете — идиоты, либо в этом идиотизме должна быть какая-то система. Какая-то стратегия.

И изобразить ее можно крайне наглядно.

Специально для наглядности я мобилизовал из памяти Василия Ивановича Чапаева и его товарищей по одноименному фильму. А также картошку, на которой он показывал, где мы и где белые.

— …Есть стратегия! — сказал Василий Иванович, с грохотом ставя на деревянный стол, за которым уже сидели Анка, Петька и Фурманов, чугунок с дымящейся картошкой.

— Стратегия чего, Василий Иваныч? — спросил Петька и закинул ногу на ногу.

— Буржуйская стратегия по порабощению пролетариата методом создания контролируемых общественных конфликтов.

Фурманов аккуратно достал из нагрудного кармана заранее скрученную папироску и прикурил.

— Ну и в чем же она, товарищ Чапаев?

Чапаев поставил на середину стола три картошки.

— Ну вот, смотрите. Вот тут, значит, Анка, вот тут, справа ты, Петька, а товарищ Фурманов у нас слева. А я буду тут, — Василий Иванович взял солонку и поставил напротив картошек.

— А почему это, Василий Иваныч, ты — солонка, а мы — картошки? — поинтересовалась Анка.

— Потому что вы — рабочий класс, а я — буржуй и гидра империализма. Значит, вот какое дело. Угнетаю я вас — хуже некуда. Вы работаете на меня день и ночь напролет. Все прибавочный продукт создаете в поте своего трудового лица. Мозолистыми руками своими куете мое богатство. Может быть между нами мир, совет да любовь?

— Не может, — сухо ответил Фурманов. — Не может быть мира между трудом и капиталом.

— От и я так думаю. Не может, — Чапай показал на стол. — Но как же мне быть? Вас-то вон сколько, а я-то — один. Устроите вы забастовку или революцию и отберете у меня, у буржуя, присваиваемый прибавочный продукт. Так, что ли, получается? Против всего народа никому и ничему не устоять. Народ, он, понимаешь — сила!

Чапай грохнул кулаком по столешнице и продолжил:

— А вот скажем, что будет, если я тебе скажу, что Фурманов — гомосексуалист?