Георгий Почепцов - Информационные войны. Новый инструмент политики

Экономика является главенствующей целью в условиях мира, например, развитые страны получают постоянные информационные атаки именно с экономическими целями, например, при осуществлении технического шпионажа. Если в случае экономических войн большую роль играют корпоративные цели, которые иногда одновременно пытается защищать государство, то информационные войны в социальной сфере, которые могут менять ценности общества, ведутся исключительно государствами. Достаточно вспомнить перестройку, которая полностью изменила и политический, и экономический, и социальный строй страны. Но использовала при этом почти исключительно информационные механизмы.

По однотипной информационной стратегии велась и холодная война, опыт которой теперь хотят снова применить американцы, поскольку война с террором у них трансформировалась в войну идей. Это сложный вариант информационной игры, ведь он рассчитан на долгие годы (Osgood K. Total cold war. Eisenhower’s secret propaganda battle of home and abroad. — Lawrence, 2006; Snyder AA Warriors of desinformation. American propaganda, Soviet lies, and the winning of the cold war. — New York, 1995).

Это была нишевая война, ибо во многом базировалась на информировании населения с помощью зарубежных радиоголосов по тем вопросам, о которых избегала говорить советская пропаганда. СССР и Запад говорили о разных точках реальности. И этим поддерживался интерес к зарубежному информированию.

Сегодня переход от мирной жизни к обострению отношений фиксируется мониторингом информационного пространства. Как говорят представители Росийского института стратегических исследований (Николайчук И. Индекс агрессивности // www.warandpeace.ru/ru/commentaries/view/95288/): «Анализ количественных данных позволяет легко отслеживать начало стратегических информационных операций. Главное, чтобы была правильно организована система слежения за информационной обстановкой».

Они же подчеркивают следующее соотношение негатива ии позитива: «Если число негативных публикаций меньше пяти, но больше двух, констатируем обстановку информационной напряженности по отношению к России. Государства, в которых на одну негативную публикацию приходится одна или больше нейтральных, мы относим к числу нейтральных».

Информационные войны сегодня имеют широкое применение. Поэтому возможным становится перенос опыта одних профессиональных сфер в другие. Если военные активно принимают опыт бизнеса, то бизнес тоже подкармливается идеологией информационной войны, которую удерживают военные.

Современное информационное пространство функционирует так же эффективно, как и прежде. Это связано с тем, что в нем резко возросла роль развлекательности. С другой стороны, более управляемыми сегодня стали и основные фигуранты информационного поля. У них теперь более широкий инструментарий.

Главное, что дефицит информации сменился дефицитом внимания, поскольку информации сегодня стало намного больше. И теперь приходится управлять именно вниманием массового сознания, удерживая его на нужных объектах и ситуациях как можно дольше.

И даже развлекательный компонент останется заидеологизированным, только в более мягкой форме. Например, Лукашенко окажется «бацькой», что явно ненормально в официальном вещании. Только теперь это будет не «враг», а объект для высмеивания. И все это делается на уровне интерпретаций, а не фактов. Именно интерпретация является полем деятельности для такой профессии информационного поля, как спин-доктор.

Поскольку профессии спин-доктора в чистом виде, как, например, в Великобритании, на постсоветском пространстве не существует, а функции управления (коррекции) информационного пространства все равно довольно активно используются — возникает зависимость не от общего, а от персонального опыта тех, кто использует этот опыт. То есть опыт этот передается не по книжкам, а на практике, что порождает как свои негативы, так и преимущества.

Целью работы спин-доктора является корректировка негативной информации, когда она уже прорвалась в общее информационное поле. Постсоветский спин-доктор имеет и собственные достижения, к которому еще не пришли западные: бороться с негативом только в том пространстве, где он проявился. Если негатив появился в интернете, не следует воевать с ним в телевидении, так как это только расширит круг тех, кто с ним сможет ознакомиться.

Здесь следует также помнить, что у нас есть некоторое несоответствие в доверии к различным телевизионным новостям. Как правило, новости, более приближенные к власти, пользуются меньшим вниманием, чем новости оппозиционные. И это можно понять, поскольку позитивные новости власти о себе в целом являются менее информативными, чем новости негативные. А если учесть еще и способность постсоветского человека читать между строк, то можно сделать вывод, что зритель достаточно вооружен против попыток манипулировать им.

Но манипулировать все же удается, когда повышается эмоциональный уровень ситуации и коммуникации о ней. Рациональный компонент в этом случае уже не будет работать так, как надо. Дрю Вестен вообще считает, что на выборах работает исключительно эмоциональный компонент (см. Westen D. The political brain — New York, 2008). Степень эмоциональной поддержки также позволяет лучше прогнозировать результаты выборов. Эмоциональное значит для избирателя больше, чем рациональное.

Оранжевая революция базировалась на информационном потоке и эмоциональных интерпретациях происходящего, порождаемых 5-м каналом. Это удалось сделать, подняв эмоциональный уровень политической борьбы почти до библейского уровня противостояния добра и зла. Этому также способствовало отравление Ющенко как пострадавшего от власти кандидата. Но максимальная эмоциональность ведет к минимальной рациональности, поэтому ее так любят политтехнологи.

Трезвые западные головы и тогда, и теперь понимают, что это не было революцией. Например, будущий посол США в России Майкл Макфол говорил, что он принадлежит к меньшинству, которое не считает события в Киеве революцией. В случае российского 1991 года ставки были намного выше — капитализм или коммунизм. Поэтому в России он видит революцию, а в Украине — успешную народную мобилизацию. Ведь это было движение на возвращение того, что уже было выбрано ранее. Кстати, он подчеркнул, что Украины нет среди приоритетов США в отличие от того, что думает об этом Россия.

Перестройка также поднимала (порождала) забытую в период застоя эмоциональность на новый уровень. При этом, как, кстати, и в предыдущем случае, шел выбор между реальностью (Леонида Брежнева или Леонида Кучмы) и виртуальностью, потому что нам только рассказывали, как все будет хорошо. Мы не имели никаких доказательств этого, кроме слов. И там, и здесь хорошие ребята с экрана предлагали победить плохих парней из жизни. Они всегда говорили «мы» о нас и о себе, а всех остальных называли «они». Это тоже один из самых серьезных противопоставлений: «мы» всегда будут нам ближе, чем «они».