Владимир Ленин - ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ. Том 1

Посмотрим, как обстоит дело в статье г. Струве. Обвиняя г. Ник.-она в утопизме, из которого должна произойти реакционная программа, и в наивности, он совершенно ясно указывает те основания, по которым он пришёл к такому мнению. Первое: желая «обобществления производства», г. Ник.-он «апеллирует к обществу (sic!) и государству». Это «доказывает, что учение Маркса о классовой борьбе и о государстве совершенно чуждо русскому политико-эконому». Наше государство – «представитель правящих классов». – Второе:

«Если противополагать действительному капитализму воображаемый хозяйственный строй, который должен появиться просто потому, что мы его хотим, другими словами, если хотеть обобществления производства помимо капитализма, то это свидетельствует только о наивном, не соответствующем истории, понимании».

С развитием капитализма, вытеснением натурального хозяйства, уменьшением сельского населения,

«современное государство выступит из тех сумерек, в которых оно ещё находится в наше патриархальное время (мы говорим о России), выступит на ясный свет открытой классовой борьбы, и для обобществления производства придётся поискать других сил и факторов».

Что же, разве это не достаточно ясная и отчётливая мотивировка? Можно ли оспаривать верность фактических указаний г. Струве на мысли автора? Разве г. Ник.-он в самом деле принял во внимание классовую борьбу, свойственную капиталистическому обществу? Нет. Он говорит об обществе и государстве, забывая эту борьбу, исключая её. Он говорит, например, что государство поддерживало капитализм, вместо того, чтобы обобществлять труд через общину и т. д. Очевидно, что он считает, что государство могло и так и этак поступить, что оно, следовательно, стоит вне классов. Не ясно ли, что обвинение г-на Струве в употреблении «жупелов» – вопиюще несправедливо? Не ясно ли, что человек, который думает, что наше государство – классовое, не может не считать наивным и реакционным утопистом того, кто обращается к этому государству для обобществления труда, т. е. для устранения правящих классов? Мало этого. Когда обвиняют противника в употреблении «жупелов», умалчивая о том воззрении его, из которого вытек его отзыв, несмотря на ясное формулирование им этого воззрения, когда притом обвиняют его в подцензурном журнале, куда не может проникнуть это воззрение, – не следует ли думать, что это – «вовсе неподходящий приём»?

Пойдём дальше. Второй довод г. Струве формулирован не менее ясно. Что обобществление труда помимо капитализма, через общину, – есть воображаемый строй, это несомненно, ибо его нет в действительности. Эту действительность сам г. Ник.-он рисует так: до 1861 года производительными единицами были «семья» и «община» («Очерки», с. 106–107). Это «мелкое, раздробленное, самодовлеющее производство не могло развиваться значительно, поэтому оно и характерно, как крайне рутинное, мало производительное». Дальнейшее изменение состояло в том, что «общественное разделение труда шло постоянно всё глубже и глубже». Следовательно, капитализм разорвал узкие границы прежних производительных единиц и обобществил труд во всём обществе. Это обобществление труда нашим капитализмом признаёт и г. Ник.-он. Поэтому, желая опираться для обобществления труда не на капитализм, который уже обобществил труд, а на общину, разрушение которой и принесло впервые обобществление труда во всём обществе, он является реакционным утопистом. Вот – мысль г-на Струве. Можно считать её верной или неверной, но нельзя отрицать, что из этого мнения с логической неизбежностью вытек резкий отзыв о г. Ник.-оне, и что поэтому о «жупелах» говорить не приходится.

Мало этого. Когда г. Ник.-он заканчивает свою полемику с г. Струве тем, что приписывает противнику желание обезземелить крестьянство («если под прогрессивной программой разуметь обезземеление крестьянства… то автор „Очерков“ консерватор») – вопреки прямому заявлению г-на Струве, что он хочет обобществления труда, хочет его через капитализм, хочет для этого опираться на те силы, которые видны будут при «ясном свете открытой классовой борьбы», – то это ведь нельзя не назвать передачей, диаметрально противоположной истине. А если принять во внимание, что в подцензурной печати г. Струве не мог бы говорить о силах, выступающих при ясном свете классовой борьбы, что, следовательно, противнику г. Ник.-она зажали рот, – то тогда едва ли можно оспаривать, что приём г. Ник.-она совершенно уже – «неподходящий приём».

Говоря об узком понимании марксизма, я разумею самих марксистов. Нельзя не заметить по этому поводу, что самому безобразному сужению и искажению подвергается марксизм, когда наши либералы и радикалы берутся за изложение его на страницах легальной печати. Что это за изложение! Подумайте только, как изуродовать нужно эту революционную доктрину, чтобы уложить её на прокрустово ложе [213]российской цензуры! И наши публицисты с лёгким сердцем проделывают подобную операцию: марксизм в их изложении сводится, почитай что, к учению о том, как при капиталистическом строе проделывает своё диалектическое развитие индивидуальная собственность, основанная на труде собственника, как она превращается в своё отрицание и затем обобществляется. И в этой «схеме» с серьёзным видом полагают всё содержание марксизма, минуя все особенности его социологического метода, минуя учение о классовой борьбе, минуя прямую цель исследования – вскрыть все формы антагонизма и эксплуатации, чтобы помочь пролетариату сбросить их. Не удивительно, что получается нечто до такой степени бледное и узкое, что наши радикалы принимаются оплакивать бедных русских марксистов. Ещё бы! Русский абсолютизм и русская реакция не были бы абсолютизмом и реакцией, если бы при существовании их можно было целиком, точно и полно излагать марксизм, договаривая до конца его выводы! И если бы наши либералы и радикалы как следует знали марксизм (хотя бы по немецкой литературе), они бы посовестились так уродовать его на страницах подцензурной печати. Нельзя изложить теории – молчите или оговаривайтесь, что излагаете далеко не всё, что опускаете самое существенное, но зачем же, излагая обрывки, кричать об узости?

Ведь этак только и можно дойти до таких курьёзов, возможных лишь в России, когда к марксистам относят людей, понятия не имеющих о борьбе классов, о необходимом антагонизме, присущем капиталистическому обществу, и о развитии этого антагонизма, людей, не имеющих представления о революционной роли пролетариата; даже людей, выступающих прямо с буржуазными проектами, лишь бы у них попадались словечки «денежное хозяйство», его «необходимость» и т. п. выражения, для признания которых специально марксистскими нужна вся глубина остроумия г. Михайловского.