Григорий Явлинский - Периферийный авторитаризм. Как и куда пришла Россия

Второй момент, или характеристика политических систем, который я хотел бы здесь отметить, – это их отношение к понятиям «общественное благо» и «общественные цели». Вопрос этот далеко не праздный – и в широком общественном сознании, и в восприятии исследователей, которые считаются авторитетами в области изучения общественных систем, преобладает убеждение, что классификация политической системы как конкурентной («демократической») или авторитарной не имеет жесткой связи с преследованием ею общенациональных целей (в виде ускоренного экономического роста; технической и социальной модернизации страны и т.п.), которые могут так или иначе быть увязаны с понятием «блага общества».

С одной стороны, в истории можно найти немало примеров того, как свобода политической деятельности, вполне конкурентные выборы, сменяемость (и даже очень частая) власти, не говоря уже о свободе слова и печати, соседствовали с тотальной коррупцией, полным безразличием власти к нуждам общества, падением общественной дисциплины и морали, ухудшением общественного порядка и безопасности. Лучшая тому иллюстрация – Соединенные Штаты начала прошлого века. После Второй мировой войны конкурентные политические системы оказывались слабым лекарством от коррупции и неэффективности и в развитом (Италия), и в развивающемся (Индия, Бразилия) мире.

И наоборот, есть примеры авторитарных модернизаций – Сингапур, Турция, Южная Корея, отчасти – Япония, где на протяжении всего периода высоких темпов роста власть бессменно находилась в руках фактически одной политической силы, в то время как другие значимые политические группы подвергались целенаправленной дискредитации. Последним по времени примером считающейся хотя бы отчасти удачной модернизации в условиях однозначно авторитарной политической системы является континентальный Китай (а возможно, и Вьетнам).

В западном интеллектуальном мейнстриме возможность ускоренного роста и модернизации в условиях авторитарного режима принято рассматривать как опцию, применимую только к странам, отставшим в своем экономическом, технологическом и социальном развитии, и только в исторически короткий период так называемого «догоняющего роста», когда промежуточные цели достаточно очевидны и могут быть сравнительно легко формализованы и превращены в политические задачи авторитарного государства [3]. По-видимому, это правда, но и с этими оговорками остается истинным факт несовпадения характеристик политического режима относительно степени его конкурентности, с одной стороны, и степени его эффективности для решения крупных общественных задач – с другой, на достаточно длительных отрезках истории.

Более того, некоторые авторитеты, например нобелевский лауреат (2005 г.) экономист Роберт Ауманн, считают, что более длительные временные горизонты объективно позволяют авторитарным режимам легче решать модернизационные задачи – при условии, конечно, что они не развращены неподотчетностью и бесконтрольностью собственной вла-сти [4]. Часто цитируемые в соответствующей литературе авторы Дарон Асемоглу и Джеймс Робинсон также утверждают, что угроза революции может побуждать элиты в авторитарных системах уменьшать свои требования, рационализировать расходы и производить больше общественных благ [5].

Однако все рассуждения подобного плана, конечно, отражают лишь теоретические посылки, и практическая польза от них если и есть, то весьма скромная. Понятно, конечно, что никакой жесткой связки между формой власти и ее мотивацией нет, и наличие мо-дернизационной мотивации у правящей группы, если оно есть, связано, скорее, с общим настроем в рядах политической и экономической элиты и с личными особенностями ее наиболее активных представителей. Понятно и то, что огромную роль играет в этом отношении весь предшествующий опыт страны, ее исторический путь, а также особенности структуры ее экономики, характер включенности в мировую экономику и международные политические структуры и т.д.

Обо всем этом у меня еще будет возможность порассуждать более подробно применительно к России, пока же ограничусь констатацией того факта, что нацеленность политической системы на достижение целей, связанных с экономическим ростом и модернизацией, представляет собой совершенно отдельную ее характеристику, заслуживающую отдельного анализа.

Наконец, третий момент, о котором стоит упомянуть в этой части, т.е. в связи с используемой классификацией систем и сопутствующей терминологией, – это характер равновесия и вектор эволюции той или иной политической модели или режима. Оставляя на время вопрос о причинах и движущих силах, определяющих путь развития конкретной системы политических отношений, можно констатировать, что система может быть динамичной, если отдельные элементы изменяются в соответствии с требованиями жизни, ликвидируя возникающие препятствия на пути развития общества и создавая востребуемые им новые институты, а может быть системой застойного или консервирующего типа, в рамках которой действуют силы и механизмы, по сути препятствующие изменениям внутри системы, гасящие любые импульсы к изменениям, поступающие извне, и постоянно возвращающие ее в состояние застойного равновесия.

Системы первого типа, как это явствует уже из определения, способны к эволюционному самореформированию, что позволяет им предотвращать сильные общественные потрясения и сопутствующие им шоки на сравнительно длинных исторических дистанциях. Чаще всего – это режимы, которые даже при всей возможной авторитарности не забывают о необходимости микшировать противоречивые интересы и различные подходы внутри политического класса посредством диалога и поиска работоспособного компромисса. При том что в качестве инструмента такого компромисса эффективней всего использовать разделение властей и механизмы парламентской демократии, последние не являются единственным и незаменимым инструментом такого согласования.

Системы же второго, застойного или демодернизационного типа имеют своим неизбежным следствием социальные и политические пертурбации взрывного, революционного характера. Обеспечивая видимую (а точнее, мнимую) стабильность на относительно коротком историческом горизонте, они не разрешают возникающие противоречия, а накапливают их до тех пор, пока те не приобретают масштабы, практически несовместимые с нормальным функционированием институтов собственно самой системы, и вызывают серьезный политический кризис. Разрешение кризиса, если только его не удается отложить на время посредством каких-то паллиативных мер популистского или/и репрессивного характера, приводит, в лучшем случае, к краху системы и замене ее на новую, более адекватную потребностям текущего момента. Либо, в худшем варианте, оно имеет своим следствием крах государственности в ее прежнем виде и начало строительства новых государственных институтов с «нуля», а то и с отрицательных значений. Эти классифицирующие характеристики также, строго говоря, не связаны жестко и однозначно со степенью конкурентности или авторитарности конкретной политической системы. «Демократические» модели государственного устройства могут оказаться в конкретной исторической ситуации не адекватными вызовам времени и, не предоставляя обществу механизмов для радикальных (или кажущихся радикальными) шагов и преобразований, стать в итоге фактором глубоких политических кризисов с долгосрочными последствиями. Перечень исторических примеров может включать в себя, например, Веймарскую Германию, Чили и Аргентину середины 70-х гг. прошлого века или до некоторой степени – погрязшую в многочисленных противоречиях и экономических проблемах современную Грецию.