Андрей Кемаль - ИГИЛ. Зловещая тень Халифата

Оно сконцентрировано на трех главных задачах: во-первых, обрисовать базовую теоретическую конструкцию для анализа ИГИЛ с марксистской точки зрения, затем более подробно изучить специфический иракский контекст, в котором ИГИЛ впервые пустило корни, и затем проанализировать взаимосвязь между поражением Сирийской Революции и консолидации авторитарной власти Нури аль-Малики в Ираке после 2008 года. Фокусирование на Ираке вызвано тем, что ключевую роль именно в этой стране имеет лидерство ИГИЛ. Абу-Бакр аль-Багдади, который возглавляет группу с 2010 года, считается выходцем из Самарры, которая была очагом сектантской гражданской войны в 2006–2007 годах. Некоторое время он содержался под арестом в американской тюрьме Камп Букка в северном Ираке, и вышел на свободу только в 2009 году [3].

Наконец, статья помещает ИГИЛ в контекст кризиса исламистского реформистского движения на момент революционных движений 2011 года. Общий и конкретный анализ непосредственно связаны между собой. Катастрофа, которая поглотила Ирак – следствие сочетания глобальных и региональных процессов, и она же выводит эти процессы на качественно новый уровень. Ослабление гегемонии США, вызванное военным поражением в Ираке, стало началом относительного укрепления позиций региональных сил, таких как Саудовская Аравия и Иран, и запустило фрактальный процесс зарождения и консолидации новых национальных автономий, например курдской [4]. Последует ли само ИГИЛ по тому же пути? Его лидеры бьются об заклад, что они могут основать не просто очередное новое государство, но совершенно новый тип государственности, первый оплот всемирного халифата. Эта позиция вызывает много вопросов, равно как и множество вопросов возникает к стратегии, выбранной США и их союзниками для того, чтобы «решить проблему ИГИЛ «посредством бомбардировок. Только возрождение социальной и политической борьбы, которая объединит бедных и угнетенных всех вероисповеданий, языков и культур, может стать действенной альтернативой и для ИГИЛ, и для западного империализма.

Сорокалетний процесс насаждения правящими классами неолиберализма в регионе – важная точка отсчёта, которую надо иметь в виду для плодотворного обсуждения остальных социально-политических явлений. Хотя в одной статье невозможно подробно описать весь процесс развития неолиберализма на Ближнем Востоке, три основных пункта имеют особую важность для представленного тут анализа [5]. Во-первых, неолиберализм не привел к устранению государства из экономики.

Напротив, как замечает Самех Нагуиб, адаптация неолиберальной политики породила «даже более тесные взаимоотношения между государством и капиталом» [6]. Прибыльные производства и службы, принадлежавшие государству, были подвергнуты приватизации, в то время как другие были упразднены, но этот процесс породил новую амальгаму государственного и частного капитала, где «приватизация «зачастую означала продажу общественной собственности сыновьям и дочерям чиновников из правящей партии [7].

Были проведены значительные реформы в сферах социальной защиты и общественных служб – неолиберальная политика переложила большую часть их стоимости на бедные слои населения, переориентировав их на получение прибыли. Те, кто был не в состоянии платить бизнесу за здравоохранение и образование, переходили поневоле в руки других «частных предпринимателей» – религиозных функционеров и благотворителей. Историческая ирония заключалась в том, что главными бенефициарами этого процесса зачастую являлись исламистские оппозиционные движения, которые комбинировали благотворительную деятельность, направленную на помощь беднякам и низшей части среднего класса, и призывы к увеличению богобоязненности в каждом человеке и к культурному сопротивлению «секулярному государству» [8].

В то время как многие склоняются к тому, чтобы в долговременном изменении социальных условий видеть смягчение перехода к новому экономическому и политическому строю, в реальности процесс возрастания неравенства только ускорялся вместе с развитием региона. Неравенство возрастало вместе с развитием экономики и на национальном уровне [9], и на региональном. Также усилились трения, вызванные наложением различных фаз капиталистического развития [10]. Чтобы не затягивать, мы просто подчеркнем два специфических направления углубления неравенства, которые оказались особенно важными.

Во-первых, это трения между неравномерным развитием национальных экономик, когда некоторые области и сектора стремительно интегрировались в мировые рынки и привлекали большие инвестиционные потоки, нежели остальные. Самое бурное развитие Сирийская революция 2011‑го получила в самых обедневших провинциях и городских пригородах, которые стали домом для сотен тысяч покинувших сирийские деревни, вследствие разрушения сельского хозяйства – это служит прекрасным примером описываемого нами феномена [11]. Три беднейших региона страны, Дейр Эззор, Хассака и Ракка [12], также послужили оплотом сил ИГИЛ в Сирии.

Вторым в равной степени важным примером является рост удельного веса капиталов родом из Персидского Залива на финансовом рынке Ближнего Востока и всего мира. Как показал Адам Хания, во всем регионе все большую роль стали играть конгломераты, объединяющие производственный, торговый и финансовый капитал: они инвестировали в производства и сервисы, и широко применяли взятки, интриги и шантаж для того, чтобы обеспечить себе выход на новые рынки в русле неолиберальной политики [13].

Расслоение сделало государства Персидского залива более мощными региональными игроками, чем они были когда-либо прежде. Они уже были в состоянии противостоять последствиям революций в Сирии и Египте – с одной стороны, поддерживая любые военизированные контрреволюционные силы, с другой – устанавливая гегемонию выгодных им исламистских вооруженных группировок.

Волна неолиберализма не то чтобы начисто смыла политические и социальные отношения предыдущих стадий развития капитализма – она, скорее, наложилась на них в новую и нестабильную эмульсию. Спустя 11 лет после вторжения США, Всемирный Банк констатировал в своем «Резюме по инвестиционному климату Ирака», что иракская экономика в общем и целом все еще находилась под государственным контролем: «частный сектор до сих пор играет очень малую роль даже там, где он присутствует, и предпосылок для его усиления не имеется» [14]. Это не значит, что проводившаяся неолиберальная политика не возымела действия – наоборот, она глубоко перекроила иракскую политическую и социальную систему. Этот процесс сначала протекал внутри государственного аппарата за фасадом Баасизма, и был порожден санкциями 90‑х. Затем разрушенный государственный аппарат был частично разрушен и воссоздан уже в виде власти сектантских партий и вооруженных ополчений после 2003 года.

Читать дальше