Анатолий Уткин - Месть за победу — новая война

Ввиду общенационального смятения. По сознанию не имеющего политического опыта российского населения прошли три «катка»:

коммунизм — будущее мира. Индоктринация 70 лет;

коммунизм — это ГУЛАГ плюс оболванивание всей страны (1986–1991);

гайдаровский либерализм — это изобличение коммунизма как ширмы для дележа прежней социалистической собственности (1992 г. — по наше время).

В результате хаос в национальном сознании привел к грандиозной апатии населения, наивно выражающего сегодня доверие только к разумно выглядящему лидеру. Ужасен может быть следующий этап: народный вопль о справедливости, деморализация властных структур и бунт известного характера.

Российские нетерпеливцы–либералы открыли национальную экономику перед напором экспорта, бросили национального слепца–производителя плыть к «тому берегу», заставили кровью и потом созданные заводы конкурировать с чемпионами, уже прошедшими капиталистический естественный отбор. В результате погубили половину индустрии и значительную часть сельского хозяйства, никак не способных противостоять мировым рекордсменам. Некогда основа первоначальной российской модернизации — текстильная промышленность лежит в руинах. Да, она исчезла в других индустриальных странах, но только тогда, когда центр силы национальной экономики прочно переместился в другие конкурентоспособные отрасли. Может быть, где–то «овцы и ели людей» на первоначальной стадии развития капитализма, но все же не так, как в Иванове или Комсомольске–на–Амуре 90‑х годов. С джунглями трудно мириться, когда к этому вынуждают сложившиеся обстоятельства, но сознательно их создавать может только безответственность.

Замысел российских либералов свелся к тому, чтобы оставить национальных производителей на волю произвола. Время и порох были потрачены на манипуляции с валютой — убиение прежних сбережений, поиски соотношения рубля с долларом, битвы с инфляцией, искусственное поддержания национальной валюты за счет разбазаривания национальных резервов. Некоторым банкам это помогло, национальной экономике — нет. Пресловутый монетаризм в российских условиях оказался абстрактным занятием. Хвост не вращает собакой. Экономика не может управляться валютными интервенциями.

Отсюда лютая реакция населения, народа. Если поданный в 1990‑е годы либерализм равен демократии, то будь он проклят. Это и сказалось в ходе выборов 2003 г. в Государственную думу.

Императив, исповедовавшийся российским либерализмом завершающейся эпохи, — вера в существование чего–то большего, чем здравый смысл. Недавние жрецы объективно–исторических законов попросту отказывались верить, что помимо серой действительности в обыденной реальности, именуемой жизнью, ничего нет. Крушение прежних надуманных схем либералов в данном случае ничему, кроме новых пороков, не научило. Эта черта — родимое пятно российского либерализма. Когда 17 отроков были посланы в начале XVI в. в лучшие университеты Запада, то никто из новоявленных студентов не удосужился приобщиться к неким прикладным, общеполезным дисциплинам. Видимо, пресная проза жизни противна русской душе. Все 17 российских протоинтеллигентов–либералов избрали одну из двух дисциплин — алхимию или астрологию, чтобы добиться успеха одним ударом, овладеть корневыми законами мироздания, одним махом разрубить гордиев узел жизни, по особому компасу найти сразу верный ответ — вера в миг, удачу, случай, тайную тропу истории, а не в каждодневные планомерные усилия.

И в послесталинский период российский либерализм упорно искал универсальный (а не пресно–прозаический) ответ на загадки бытия, культурной отсталости, индустриального отставания, научной стагнации. С роковой неизбежностью его внимание привлекли те из современных титанов западной мысли второй половины XX века, следование учению которых предположительно обещало максимально быстрое успешное переустройство общества. Разумеется, это не новый путь. Напомним, что кумирами думающей России последовательно были Адам Смит, Вольтер, Дидро, Руссо, Кант, Фурье, Гегель, Сен — Симон, Фейербах, Прудон, Маркс (на его учении Россия задержалась с примечательной интенсивностью), Ницше, Фрейд. От алхимии и астрологии дело явно двигалось в сторону социально–экономических концепций. В годы Горбачева либералы демонстративно отринули марксизм и тут же, руководимые все той же неистребимой верой в последнее слово западной (в данном случае экономической) науки, обратились к фетишу «свободного рынка». Именно рынок все расставит по своим местам. Рынок воздаст всем по заслугам, рынок вознаградит труд и умение, накажет нерадивого. Он сокрушит нелепое стремление Центра контролировать все и вся, вызовет к жизни сонную провинцию, энергизирует людей, превратит «винтики и колесики» в грюндеров и менеджеров.

Позволим себе следующее отступление. В западной экономической теории свободный рынок, старый добрый laisse faire, периодически был то в загоне, то в фаворе. Певцы свободного рынка от Адама Смита до Милтона Фридмена не более знамениты, чем идеологи государственного вмешательства от Тюрго до Кейнса. В 60–70‑е гг. на Западе правил бал тезис об умеренно регулируемой дирижистской, социаль–орднунг типа полусоциалистической экономики. Но во времена президента Рейгана вперед вышли идеи «освобождения» рынка от чрезмерной опеки, и Чикагская школа стала авангардом западной экономической мысли. Нужно ли напоминать, что именно российский либерализм, стремясь не отстать, первым в мире перевел «Капитал» Маркса. Он же первым уверовал в созданную для западного мира теорию высвобождения рыночных сил, в Милтона Фридмена (имевшего интеллектуальное мужество специально указать на неприложимость его теории к российской действительности. Напрасные старания).

Именно эта теория была взята на вооружение нашим либерализмом в стране монопольных производителей, в стране, экономике которой требуется дисциплина, контролируемое взаимодействие и порядок, а не раскрепощение ради менеджеристских чудес чемпионов свободной конкуренции. Песня рынку как всеобщему справедливому уравнителю, как создателю творческого производства прозвучала в стране, совершенно отличной от западной трудовой культуры. Гимн индивидуализму прозвучал в глубинно коллективистской стране, призыв копить и бороться за качество был оглашен на просторах, где основными производителями были мобилизованные крестьяне и их дети, разумеется, не несшие в генах ничего похожего на протестантскую этику индивида. В результате накопленное по крохам в 1929–1988 гг. подверглось воздействию экспериментов типа Закона «О предприятии». Всеобщее требование регионального хозрасчета было уже за пределами здравого смысла. В свете этого опыта надеяться на «признание ошибок» сложно.