Андрей Савельев - Миграционный потоп. Закат Европы и будущее России

Немецкий философ отмечает, что множество систем вовсе не подразумевает схематизации, поскольку жесткие правила предполагают их практическую гибкость. Даже иррациональное, слепое, аффективное поведение нисколько не исключается, если оно характерно для национально релевантных групп. Динамика множества национальных систем никогда не складывает их в готовую тотальность, никогда не завершаются логически.

Структурированное национальное множество систем, как пишет Хюбнер, никогда нельзя полностью перечислись, это множество не дано как тотальность, но дана возможность описывать его и объяснять регулятивную идею национального множества. При этом нация, как и личность, продолжает жить со своими противоречиями, а борьба с национальными противоречиями оказывается также борьбой за национальную идентичность. Разрешение всегда возможных противоречий происходит в национальном мифе.

Очень близкие к хюбнеровским выводы делает Светлана Лурье. Статике изучения «национального характера» она предпочитает динамику — историческую этнологию. Только в истории могут быть замечены неизменные черты. В связи с этим характер становится одновременно и «сценарием», который разыгрывается народом в своей истории. Неизменные элементы Лурье называет этническими константами, а формируемую ими динамическую схему — генеральным культурным сценарием. В этом сценарии ролевые и сюжетные особенности определяются диспозицией, в которой константы занимают свои позиции.

Этнические константы описываются как элементы картины мира:

• образ себя (образ «мы») — представление о себе, своих возможностях, своих сильных и слабых сторонах, своих намерениях;

• образ добра и его связь с «мы»;

• образ источника зла (образ врага) — препятствия, которое необходимо устранить, чтобы установить желаемое положение вещей;

• образ поля действия задает ту психологическую структуру пространства, в котором совершается действие;

• образ способа действия — метод достижения желаемого результата;

• образ условия действия — представление о ситуации, которая необходима, чтобы действие было совершено;

• образ покровителя — внешняя сила, которая может помочь «мы» в победе над «злом».

С очевидностью здесь просматриваются конструкции национальной мифологии. Не случайно, «приходится прибегать к языку метафор и говорить о константах не в их исходном виде, а в виде, проявленном при помощи трансфера, т. е. переноса бессознательных установок на те или иные конкретные обстоятельства». И тогда хюбнеровские «регулятивные идеи» становятся содержанием центральной культурной темы, которая все время озвучивается и реинтерпретируется в историческом сюжете с целью восстановить в современном звучании национальную идентичность и подтвердить наличие сакрального смысла существования нации. Иначе говоря, центральная культурная тема является Большим национальным мифом.

В данном случае мы видим почти идентичные позиции, но Хюбнер говорит о нации, а Лурье — об этносе. Авторов разводит к разным терминологическим полюсам внимание к реальной и мифологической истории. Для Лурье центральная культурная тема (миф) образуется в результате удачного трансфера бессознательных констант. Мифологический подход Хюбнера говорит об ином — миф имеет свое внутреннее обоснование, и для него нет надобности в совпадении «трансфера» с успехом адаптации в исходных условиях зарождения этноса. «Начало истории» всегда и всюду имеет легендарную природу, вне зависимости от успеха или неуспеха первых шагов этнической истории.

Этнос как раз становится нацией только после того, как совершил обратный «трансфер» исторической информации в собственное бессознательное. Тогда миф приобретает политический характер, а человек создает государство — дом для своего народа, населенный духами предков и воспоминанием о родоначальнике и законодателе. Национальным мифом, таким образом обладает нация, но не этнос, чья центральная культурная тема лишена социальной функции.

Невнятность советской этнологии можно проследить в определении, которое давал этносу Л. Н. Гумилев: «Этнос — это коллектив особей, противопоставляющий себя всем прочим коллективам. Этнос более или менее устойчив, хотя возникает и исчезает в историческом времени. Не ни одного реального признака для определения этноса, применимого ко всем известным нам случаям: язык, происхождение, обычаи, материальная культура, идеология иногда являются определяющими моментами, а иногда нет. Вынести за скобку мы можем только одно — признания каждой особе: „мы такие-то, а все прочие — другие“. Поскольку это явление повсеместно, то, следовательно, оно отражает некую физическую или биологическую реальность, которая и является для нас искомой величиной».

В то же время, мы имеем здесь и научную задачу — поиска, выявления объективной биологической реальности, которая скрывается за универсальным самоопределением, не определяемым по своим признакам.

Те же черты проблемного определения мы можем видеть в ставшем для советской науки классическим определении Ю. В. Бромлея: «Этнос может быть определен как исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая межпоколенная совокупностью людей, обладающих не только чертами, но и относительно стабильными особенностями культуры (включая язык) и психики, а также сознанием своего единства и отличия от всех других подобных образований (самосознанием), фиксированном в самоназвании (этнониме)».

«Межпоколенная совокупность» здесь остается как остаток некоей «физической реальности», осознаваемой опосредованно через отличение и обособление своей группы в культуре, языке, этнониме. Это последнее — отличение (иными словами, определение в системе координат «свой-чужой») стало для этнологии главной проблемой, поскольку проблема «физической реальности» оказалась недоступной для исследователей XX века — в начале века в силу ограниченности естественнонаучных методик, в конце века — в силу политического табу.

В конце концов «физическое» отступает на задний план и исследователю остается лишь «этничность» — некий конструкт группового сознания, по сути дела миф. Но тем самым этнология приближается к политологии (разумеется, при отнесении к историческим народам, а не к диким племенам) — мы имеем для этого и дихотомию «свой-чужой», и культурный миф (в современном обществе неизбежно политизированный). Способствуют этому и идеологические столкновения по поводу судьбы государства и нации, сближение определений «нации» и «этноса».

Современная этнология, подпав под влияние либеральной парадигмы, стремится устранить из определения этноса все биологическое и историческое. Даже уклончивая позиция советской этнологии, близкая к «примордиалистам», оказывается для этнологов «демократической» эпохи неудовлетворительной. Нигилизм постсоветской этнологии доходит до прямого отрицания существования собственного объекта исследований — этноса. Марксистские уступки в пользу культурно-исторической концепции этноса и отказ видеть его социологическую природу, уже не устраивали «потрясателей» науки.