Андрей Савельев - Миграционный потоп. Закат Европы и будущее России

К аналогичной политике могла бы перейти Европа, которая все больше становится мусульманской территорией. Во Франции уже свыше 5 млн. мусульман, оказывающих влияние на политический выбор французов (в 2002 г. на их поддержку опирался Жак Ширак, выступая против Ле Пена), в Германии — около 2 млн., в Нидерландах — более полумиллиона, в Италии — примерно столько же, в Греции — около 300 тыс., в Бельгии 250–300 тыс. И это без учета нелегальной миграции, приобретающей все больший размах. В приведенных цифрах также не учтена албанская составляющая, носящая агрессивный характер и целенаправленно использующая в целях расширения своего влияния преступный бизнес — оборот оружия и наркотиков.

Перед западноевропейскими странами стоит вопрос адаптации и ассимиляции потока иммигрантов и их стремительно умножающегося потомства. Изгойство иммигрантов оказывается для них объединяющим и мобилизующим, а потому и желанным фактором. Миграционное общество готово жить по европейским экономическим законам, но отказывается принимать европейскую культуру. Европа пока не нашла ответа на этот этнический паразитизм. Но практически во всех европейских государствах возникли сильные политические объединения, ставящие одной из ключевых задач закрытие границ для беспрепятственного въезда иностранцев из Африки и Азии. Эта позиция нашла понимание у избирателей, и у сторонников сохранения национального государства возникли свои парламентские фракции, порой вторые-третьи по численности.

Теоретической проблемой в этой области является проведение разделительной линии между государствообразующим народом-нацией и национальными меньшинствами. При том, что проблеме равноправия национальных меньшинств и иммигрантов уделено огромное внимание, власти в европейских государствах (включая Россию) делают вид, что проблема настолько сложна, что практически неразрешима.

На самом деле все достаточно просто: нациями являются те этнополитические группы, которые не утратили памяти о своей прежней государственности и желания иметь его в будущем. Те же, кто получил государственные институты в результате исторического курьеза (например, советские прибалты), могут стать нациями когда-нибудь, но пока таковыми не являются. Соответственно, те, кто не имеет и не имел своей государственности, не могут претендовать на статус нации до тех пор, пока данное положение не изменится в силу очередного исторического курьеза. Здравая национальная политика должна всячески избегать этих курьезов, чтобы нынешние нации сохранялись, а новые не появлялись. И тогда мы будем иметь дело только с этносепаратизмом, который стоит подавлять только средствами уголовного права. И не останется никаких соблазнов объявлять какой-либо народ «многонациональным».

Другой проблемой — не столько теоретической, сколько политической — является новая форма образования наций, наметившаяся в современном мире. Интегрирующиеся в коммуникативных пространствах меньшинства могут составить виртуальную нацию, которая окажется серьезным соперником государствам-нациям. Современные империи и современные национализмы становятся электронной (основанной на электронных СМИ) формой национально-государственного мифа. Теперь это круг дистанционного общения, а не реальное сообщество. Виртуальность настолько занимает мозги, что противопоставляет человека реальным проблемам, связанным с повседневным общением с окружающими людьми.

Унификация потребления и личная культурная анонимность побуждают людей искать своей идентичности, обращаясь к прошлому и отправляясь на поиски духовного братства, которое современное государство не желает создавать. Исчезающие политии заменяются этниями без территориальной определенности. Международный терроризм и связанный с ним религиозный фундаментализм — лишь начало этого процесса образования виртуальных культурных наций. Современный либеральный мир и джихад исламских фундаменталистов — две стороны одной и той же медали.

Государство-нация может противопоставить этой виртуальной консолидации, рано или поздно собирающейся предъявлять претензии на политические права и политическое влияние, собственную виртуальную стратегию — распространить свою культурную экспансию на весь мир, и доступными методами как только возможно сократить воздействие на своих граждан виртуальных практик, возбуждающих этнические мифы. Национальные меньшинства должны быть размещены в информационных резервациях, выход из которых позволен только через усвоение общенациональной (имперской) культуры. Национально-культурная автономия, получающая право голоса в общении с государством и бюджетное финансирование (что заведено в России сегодня), — опасная уступка этницизму.

Из книги «Нация и государство»

Межэтническая враждебность и конкуренция с древних времен оформляют любую этническую субъектность, о чем писал В. В. Розанов: «Закон антагонизма как выражение жизненности сохраняет свою силу и здесь: сословия, провинции, отельные роды и, наконец, личности, в пределах общего для всех их национального типа — борются все между собою, каждый отрицает все остальные и этим отрицанием утверждает свое бытие, свою особенность между другими. И здесь, как в соотношении рас, победа одного элемента над всеми или их общее обезличивание и слитие было бы выражением угасания целого, заменою разнообразной живой ткани однообразием разлагающегося трупа».

Касаясь причин происхождения и значимости феномена «они», известный историк и антрополог Борис Поршнев писал: «Насколько генетически древним является это переживание, можно судить по психике ребенка. У маленьких детей налицо очень четкое отличение всех „чужих“, причем, разумеется, весьма случайное, без различения чужих опасных и неопасных и т. п. Но включается сразу очень сильный психический механизм: на „чужого“ при попытке контакта возникает комплекс специфических реакций, включая плач, рев — призыв к „своим“».

В младенчестве граница между «я» и «они» размыта и проведена наугад. Лишь биологическая зависимость от матери утверждает представление о том, что есть «мы» — граница оформляется более отчетливо и отдаляется, по мере освоения физического и социального пространства.

В социальном младенчестве ужасное «оно», тождественное всему, вероятно, — первое впечатление просыпающегося рассудка. Именно из «оно» проглядывает ужасный двойник — нерасчлененный монстр «своего» и «чужого», «я» и «иного». И только разграничение действительности, прояснение социальной и физической дистанции («близкие» и «далекие») дает обществу шанс выжить.