Егор Холмогоров - Реванш русской истории

Завязкой этого сюжета был день 1 августа 1514 года, когда после короткой осады Смоленск открыл ворота перед ратями Василия III и вернулся в состав Русского государства после 110-летнего пребывания под властью Литвы. Странно, что в России 500-летний юбилей возвращения Смоленска не был отпразднован даже в самом городе.

Россия реализовывала программу, которую сформулировала Боярская дума в ответ на рекомендации послов папы римского, не хотят ли московиты вместо добрых католиков Литвы повоевать безбожных турок.

«Государь хочет вотчины свои – земли Русские», – ответили бояре.

В XIV веке мог еще идти какой-то спор: кому – Москве или Литве – объединить под своим стягом Русские земли, или, быть может, найти формулу компромисса и воссоздать общерусское государство «на паях». Однако недружественным соседям удалось этого не допустить: Польша и Орден мешали сближению Литвы с Москвой, Орда мешала сближению Москвы с Литвой. В итоге вместо национального русского государства в Восточной Европе возникли две многонациональных враждебных империи – Речь Посполитая и Россия. Но поскольку Литва в конечном счете отреклась и от русского имени, и от православия, единственной наследницей общерусской программы стала Москва.

Иван III, едва сбросив путы ханской дани, только добившись покорности Твери, уже начинает большую войну с Литвой. 14 июля 1500 года на реке Ведроша войска воеводы Данилы Щени наносят разгромное поражение армии литовского гетмана Константина Острожского. Сам Острожский попадает в плен, клянется Ивану в верности, получает свободу и немедленно бежит в Литву. Битва под Оршей – его попытка взять реванш за Ведрошу.

Главным оружием Ивана III и его сына Василия III в борьбе за возвращение русских земель были не оружие, а позиция влиятельного русского дворянства Литвы. Владетельные князья устраивали заговоры и массами переходили на службу Москве вместе со своими обширными владениями. В ходе войны 1514 года, после взятия русскими войсками Смоленска, в Литве начали схлопываться структуры лояльности. Переход аристократии и населения на сторону Москвы казался предрешенным. Именно поэтому польскому королю Сигизмунду I была жизненно необходима любая победа, которая вдохнула бы в панов и мещан веру, что дело Литвы еще не совсем проиграно.

Сражение под Оршей дало в руки Сигизмунда такую победу, а потому значение ее в польской историографии раздуто до небес. Войска Острожского столкнулись под Оршей с небольшой – 12 тыс. человек – русской армией, задачей которой было прикрыть Смоленск и не допустить его осады поляками. Эта армия состояла преимущественно из дворянской конницы, не имевшей артиллерии, что в конечном счете и предопределило ее поражение. Вторым фактором поражения стали несогласия между русскими воеводами. В решающий момент второй воевода Иван Челяднин не только не помог первому воеводе Михаилу Булгакову, но и отступил. И тем «князя Михаила выдал», как горько замечает Устюжский летописец.

Много русских ратников погибло, главные русские воеводы попали в плен. Польские хронисты радостно отрапортовали о 80 тыс. убитых московитов, что при размерах русского войска в 12 тыс. означает, что каждого русского убили по меньшей мере 7 раз. Впрочем, большинство рассеявшегося войска, разумеется, спаслось.

Однако никакого стратегического перелома в войне битва под Оршей Литве не дала. Понадеявшегося с помощью изменников взять Смоленск Константина Острожского встретили развешенные на стенах города трупы тех самых изменников. Причем некоторые были облачены в собольи шубы, которые Василий III подарил им за присягу Москве. А когда в 1517 году Сигизмунд отправил Острожского на штурм русской крепости Опочка, то потери литовцев оказались сравнимы с потерями русских под Оршей. «Бесова деревня», – ругался на очередной в русской истории «злой город» Сигизмунд. В конечном счете Москва и Литва пошли на перемирие, оставившее Смоленск за Россией. Сигизмунд, впрочем, мелко отомстил, отказавшись от размена пленных.

Не став знаковым военным событием, Орша тем не менее превратилась для Польско-Литовского государства в пропагандистский фетиш.

К европейским дворам были разосланы посольства, которые, безбожно привирая и преувеличивая, рассказывали о великой победе под Оршей. Одному из учеников Кранаха была заказана роскошная картина – та самая, которая упоминалась в начале. Железнобокая Европа против ватной Азии. Королевская канцелярия бомбардировала зарождавшиеся европейские типографии трактатами о варварстве московитов. Определенный успех эта пропаганда имела: Священная Римская империя, еще недавно настроенная на союз с Москвой против Польши, заколебалась и стала предлагать с презрением отвергнутое Россией посредничество. А главное – брошенные на европейскую почву зерна русофобии начали прорастать и дали пышные всходы, когда всё та же Польша в Ливонской войне скрестила мечи с «сумасшедшим Иваном».

Результативной, увы, была и внутренняя пропаганда. Бегство русских за московскую границу «вместе с землями», столь популярное при Иване III, после Орши если и не сошло на нет, то потеряло прежние масштабы. Русские перестали казаться непобедимыми. Приграничным мещанам начали разъяснять, что в Московии «никто не владеет богатством иначе как с разрешения великого князя», и они стали голосовать кошельком.

Продвигаться дальше на Запад России пришлось, скорее опираясь на силу оружия, а не на волю народа и аристократии. Орша обозначила границу между «собственно русскими землями» и «лимитрофом», об этнической и цивилизационной природе которого идет ожесточенный и кровавый спор по сей день.

Проиграв реальную войну за Смоленск, Польско-Литовское государство выиграло под Оршей войну пропагандистскую. Поэтому я не недооценивал бы важность памятных монет и прочих символических жестов. Украинская пропаганда явно апеллирует сегодня к общему «литовскому» опыту с Белоруссией. Фундаментом этой общности может стать именно противостояние России. И последнее. Если вы увидели в изложении событий 500-летний давности совпадения и параллели, то все они, разумеется, не случайны.

16 октября 2014

В политической риторике России последнего года всё чаще и настойчивей звучит обиженное разочарование Европой, которую мы считали самостоятельным геополитическим игроком и которая на поверку оказывается собранием политических марионеток США, для которого институты ЕС играют роль оккупационной администрации.

Почему мы этому удивляемся, для меня совершенно необъяснимо.

Европа была и остается оккупированной территорией. Ее завоевание случилось в 1944–1945 годах, не без нашего прямого участия и с нашего прямого одобрения, и относительно честно – США и СССР разделили Европу пополам.