Егор Холмогоров - Реванш русской истории

Владивосток удивительно не «восточный» и не «азиатский» город в том смысле, который мы обычно вкладываем в эти понятия. Он воплощает, как ни удивительно, русскую мечту о возвращении Царьграда. Это Царьград Востока, растянувшийся на сопках над бухтой Золотой Рог и омываемый проливом Босфор Восточный. Поскольку рядом с Босфором должна быть древняя Троя, то не слишком удивляешься, встретив во владивостокских бухтах имена героев «Илиады»: Патрокл, Аякс, Диомид, Улисс.

Эта география – своеобразный ответ гения места на вопрос, заданный участникам форума: является ли Россия Азией в геополитическом, культурном, цивилизационном смысле? От Запада до Востока Россия пронесла через пространства Евразии один и тот же образ культуры, одну и ту же мечту. И в Новороссии, и на Кавказе, и на Урале, и в Сибири, и на Камчатке, и в Приморье, основывая города с нуля, в цивилизационной пустоте, Россия не сближалась с Европой или Азией, но всюду несла Россию.

Впрочем, существуют ли вообще Азия и азиаты? Перед нами плод чисто европейской разметки мира, противопоставившей свой уголок «мирового острова» всем остальным. Азия – это то, что для европейцев «неЕвропа», под этим именем соединены разные и даже противоположные культуры и цивилизации, которым не повезло в определенный момент стать объектом европейской экспансии. Россия не дала никому сделать себя объектом, хотя и заплатила за это западничеством петровской империи. Но и субъектом европейской экспансии тоже нигде, кроме разве что Средней Азии, не была. Русское историческое движение разворачивалось на «Русском Острове», созданном совокупностью переплетающихся в северной части евразийского континента больших и малых рек, озер, морей (преимущественно полярных). Эта целостность внутренних водных путей, по проходимости не уступающая морю, создала единство России, для которой вымышленная граница Европы и Азии не имеет никакого значения. Заполнив этот «русский остров», мы нигде не «пришли» в Азию, хотя иногда «подвинули» или «определили» ее.

Как в том же Приморье и Приамурье. Часто можно встретить мнение, что Россия отобрала эту территорию у Китая. Этот миф даже проник в официально одобренную ЦК КПК «Историю КНР». На деле же в XVII веке Маньчжурская империя Цин, покорившая Китай, силой забрала Приамурье у русских землепроходцев, пришедших туда вместе с Ерофеем Хабаровым. Но маньчжуры никогда не пропускали на эти земли китайцев «хань», оставив их по сути пустыней.

В XIX веке, когда китайцы еще вынуждены были носить унизительные косы, введенные завоевателями, русская экспансия, связанная с именами Муравьева-Амурского и Невельского, заняла это пустое пространство, бывшее органичной частью речной системы «русского острова». Лишь когда Россия твердой ногой встала в Приморье, на пару лет опередив планирующуюся экспансию США, край открылся и для проникновения китайского населения, которое под властью России наконец-то смогло получить выгоду от этих земель, которой их лишали маньчжуры.

Эту контроверзу – освоение китайцами земли под русским суверенитетом и связанные с этим риски – гениально описал Владимир Арсеньев, великий разведчик и путешественник. Но Арсеньев же и нашел новый выход из этой контроверзы. Герой его книг Дерсу Узала, представитель местного коренного народа, раскрывает русскому «капитану» тайны края и символически дарит его. И эта земля, исхоженная и исплаванная Арсеньевым, познанная, понятая и описанная им, становится тем самым безоговорочно русской. Удивительная топонимика, отсылающая то к Гомеру, то к Царьграду, то прямо настаивающая – остров Русский, тоже утверждает это новое созданное русскими цивилизационное пространство.

Так что Россия – не Азия и не в Азии. Но она – сосед Азии. Она рядом. Она хочет дружить и опасается вражды. Прежде всего это характерно для наших отношений с Китаем, от которых, вероятно, зависит облик XXI столетия. Мы будем обманывать сами себя, если поверим, что нас привлекает в Азии Азия, будем долго и вымученно рассуждать об особой духовности и мистике.

Будем честны: в Азии нас более всего привлекает успех европеизации, то есть стремительный промышленный переворот, серия экономических чудес, приведших к созданию развитой индустриальной экономики. Снявши свою индустриальную голову в эпоху перестроек и реформ, мы теперь завидуем прическе соседа. В азиатской традиции нас восхищает то, как ловко ее удалось совместить с модернизацией, не разрушая социальной ткани, не скатываясь на культурную шизофрению, на которую обрекла себя Россия с эпохи петровских преобразований. Но у всего есть своя цена – своей «шизофренией» Россия оплатила способность к инновационным толчкам, к подлинному прогрессу науки, а не только подражательного изобретательства. Впрочем, много ли толку от нашей способности к научному творчеству, позволившей нам когда-то первыми отправить человека в космос, если сегодня мы почти придушили свою науку? Освоение Китаем европейского индустриализма в любом случае дало такую отдачу от масштаба, который делает его первой экономикой в мире. Но преобразуется ли эта экономическая сила в геополитическую, и если да, то по какой формуле? Сегодня уже становятся очевидными все риски, которые связаны с подъемом Китая. Трагическая катастрофа в Тяньцзине показала, на каком хрупком фундаменте базируется и с какими серьезными экологическими рисками связан китайский экономический рывок.

Есть опасение, что, несмотря на все усилия, Китаю так и не удастся вырваться из своих больших экодемографических циклов, когда, достигнув пределов роста, великая империя погружается в экологические катастрофы, демографический коллапс и политический распад.

Но даже светлое будущее Китая – каким оно будет? Сегодня в китайской стратегии ощутимо конкурируют два вектора. Первый можно назвать «стратегией Чжэн Хэ» по имени великого адмирала, в XV веке совершившего несколько плаваний в Индийский океан и добравшегося до Африки. Эта стратегия создания индоокеанской зоны китайского влияния, интенсивного проникновения в Африку и мобилизации ее ресурсов.

Но рядом с этой морской стратегией, в которой у России и Китая нет и не может быть никаких противоречий, всё более ощутимо обозначается другой вектор, который мы можем назвать «стратегией Чжан Цяня» или «стратегией Шелкового Пути» – это проникновение Китая в Среднюю Азию, постановка под контроль ее ресурсов, попытка отстроить транспортные коридоры до Европы, в том числе и помимо России.

Здесь уже очевидно неизбежное противоречие. Оно связано с возникновением конкуренции и попыток обхода российских континентальных путей, которые, право же, мы не за тем отстаивали, чтобы о них забыть. Еще больший риск заключен в том, что, сделав свои инвестиции, Китай вынужден будет укреплять режимы и политические системы своих новых «вассалов». Здесь тоже нельзя исключать противоречий с Россией, которая может быть заинтересована в сохранении в регионе свободы рук.