Желю Желев - Фашизм. Тоталитарное государство

Отсюда, однако, не вытекает, что он изжит и политически, т.е. что в определенных условиях правящая верхушка той или иной страны не прибегнет к заимствованию отдельных элементов фашистской практики, средств из его политического арсенала.

Никто не может дать такой гарантии. Тем более что каждый из нас, следя за политической ситуацией, не раз наблюдал, как легко поддается на профашистское искушение любая военная хунта, пришедшая к власти путем переворота. Режим Пиночета — яркий тому пример.

Политическая живучестьфашизма имеет глубокие корни в экономике, в тех процессах централизации и концентрации капитала и собственности, которые присущи империализму. Здесь идет речь не об анахронических явлениях, а об объективной тенденции, подпитываемой государственным капитализмом. Чем выше централизация и концентрация средств производства в руках монополий и государства, чем внушительнее их экономическая мощь, тем шире возможности уничтожения либеральной демократии, ликвидации гражданских и политических свобод личности и, следовательно, реального установления фашистского тоталитаризма (7—224).

Еще Ленин обращал внимание на это в «Империализме...» и в других своих произведениях: замена свободной конкуренции монополией в экономике (базисе) соответствует замене буржуазной демократии политической реакцией в надстройке [4] Согласно Ленину, политическая надстройка над империализмом представляет собой поворот от демократии к политической реакции. Свободной конкуренции соответствует демократия. Монополии соответствует политическая реакция (61—93). (Прим. авт.) . Или, что одно и то же, монополия в экономике неизбежно перерастает в монополию в политике и затем во всех остальных сферах общественной жизни. А известно, что монополия в политике имеет одну единственную форму — диктатуру.

Разумеется, возможность установления фашистского диктата не всегда реализуется в политической жизни, но такая возможность существует как объективная и особенно грозная в периоды социальных потрясений, столь характерных для нашего века. Во всяком случае тенденция к тоталитаризму в современном мире сильна. Даже традиционные буржуазные демократии далеко не так идилличны, как в XIX веке, зачастую в их политической жизни можно наблюдать явления, напоминающие скорее диктатуру, чем демократию. Актуальность темы, выбранной нами, проявляется и в необходимости выяснения структуры, закономерностей, скрытых механизмов и рычагов фашистского государства. Пока не будет ясного понимания этих проблем, останется загадкой, каким образом фашизм, прежде всего германский с его антинаучной, реакционной идеологией, смог повести за собой целые европейские народы, превратив их в орудие для достижения своих преступных целей; какова была та система «варваризации», оглупления, отупления, развращения, деморализации и дегуманизации, что превратила миллионы бюргеров, филистеров и верноподданных граждан в модернизированную Тамерланову орду, способную уничтожить человеческую цивилизацию.

Мы знаем достаточно много о преступлениях нацизма (о кострах из книг, концентрационных лагерях, газовых камерах и т.д.), но очень мало — о той машине, называемой фашизмом, которая совершала все эти преступления.

Мы знаем достаточно много о так называемом «зверином облике фашизма» и почти ничего об «обыкновенном фашизме» (по Михаилу Ромму), будничном фашизме, из которого выросли его зверства.

Вот почему недостаточно сказать, что фашизм — диктатура самых реакционных империалистических кругов (это, разумеется, совершенно верно). Нужно пойти дальше: исследовать детально фашистскую диктатуру как систему и форму государственной власти.

В разные периоды давались разные определения фашизма, причем с разных точек зрения. Каждое из них в той или иной степени раскрывает политическую сущность этого противоречивого и загадочного для культуры XX века явления. Когда после пресловутого «похода на Рим» в 1922 г. итальянские фашисты пришли к власти, многие марксисты стали рассматривать фашизм как своеобразную мелкобуржуазную революцию. В 1923 г. С.М. Вронский в журнале «Коммунистическая революция» говорит о фашизме буквально как о «мелкобуржуазной революции», как о «борьбе средних слоев за самосохранение» (6—25). Так рассматривают его поначалу и итальянские коммунисты, первыми испытавшие на себе удары фашистской диктатуры. По мнению Л. Лонго, фашистское движение в тогдашних дискуссиях итальянских коммунистов и социалистов понималось как «результат бунта мелкой буржуазии, задавленной в схватке между крупным капиталом и рабочим движением» (64—199 и 200).

Подобной точки зрения придерживалась и вся европейская социал-демократия 20—30-х годов.

Разделял ее и А. Грамши. Но с его именем связано и другое определение фашизма — «несанкционированное законом насилие со стороны капиталистического класса» (23—471).

Позже, после 1926 года, когда итальянский фашизм начал выстраивать свою специфическую государственную систему и на горизонте забрезжила победа куда более агрессивного нацистского движения в Германии, на первый план все явственнее стала выступать контрреволюционная природа фашизма. Тогда и родились новые формулировки, которые подчеркивают как самую существенную именно эту его черту. Э. Тельман в 1932 г. охарактеризовал фашизм как «вооруженную контрреволюцию, представленную в виде массового движения, воплощенного в гитлеровских организациях» (115—33). В то же время итальянский историк Деле Пьяне назвал фашизм «превентивной контрреволюцией», а Л. Лонго — «одной из форм превентивной контрреволюции» (64—114).

В начале 40-х годов французский коммунист Ж. Политцер в полемике с нацистским идеологом А. Розенбергом снова назвал фашизм «самой реакционной контрреволюцией», «контрреволюцией XX века» (160—41 и 44).

Желая подчеркнуть противоречивую природу фашизма и, в частности, противоречие между его массовой социальной базой, между массовым народным движением и глубоко реакционной программой, которую он выполняет, Евгений Кокс нарек его «реакционной революцией» (52—136).

Те же соображения привели западногерманского историка Э. Францеля в его книге «Империя коричневых якобинцев» к определению нацизма как «революции справа» (6—159).

Эрих Гесс, также стремясь выразить как можно полнее противоречивую политическую природу фашизма, особенно противоречивость его хозяйственной организации, определил его как «индустриальный феодализм» (127—8), как систему, сочетающую в себе высокое индустриальное развитие капитализма с докапиталистическими формами внеэкономического принуждения.