Юрий Мухин - Наука Управлять Людьми. Изложение Для Каждого

Хороших работников сдергиваем с места работы и ставим на неквалифицированный труд. Разлучаем их с детьми, которым не всегда становится от этого лучше. Огромное число людей отвлекаем для конвойной службы. И главное (если вы разделяете мою позицию в вопросе воспитания детей), не даем им тренироваться в подавлении инстинктов. В тюрьмах их инстинкты подавляют не они сами, а конвой.

Мы тратим огромные усилия, чтобы лишить преступников свободы, наказывая их страшно дорогим и, главное, каким-то дурацким способом. Ведь никогда нет полной уверенности, что тюрьма исправила преступника, а не подготовила нового.

Когда обязанность наказывать перейдет к общинам, я думаю, наказания разнообразятся и вместо тюрьмы может появиться порка кнутом или розгами. Но этого мало, надо пересмотреть и свое отношение к лишению свободы.

Ведь свободы можно лишить и так: обязать приговором суда отсидеть дома в течение назначенного срока. То есть осужденный ходит на работу и возвращается домой, а то время, что мы обычно тратим на отдых и развлечения, он должен просидеть в своей квартире. Мы его лишили свободы? Да, лишили! Но теперь он сам себе конвой. И общаться будет не с тюремной сволочью, а со своей семьей.

Но если он нарушит режим, то тоже не стоит спешить с тюрьмой — его можно отправить в место лишения свободы на тех же условиях: работать и жить в общежитии. Пока он все еще сам себя конвоирует, хотя живет уже отдельно от семьи и старых дружков. (Правда, получив взамен других дружков, не лучше прежних.)

Но если он и здесь нарушит режим, то тогда он не человек, а животное. Его нужно сажать в каторжную тюрьму и вести себя с ним, как с животным. Эта тюрьма должна быть действительно страшной, и ее должны бояться. Держать его там нужно для начала недолго, просто показать, что это такое, и вернуть в место лишения свободы без конвоя. Если снова нарушит режим, увеличить срок в каторжной тюрьме.

Мы поставим преступника в условия, когда неповиновение резко усиливает наказание. И главное, мы заставим его самого тренироваться в подавлении своих инстинктов.

Суды общины должны иметь широкий спектр наказаний за одно и то же преступление, чтобы применять более гибкий подход к конкретному человеку. Одному квартирному вору суд может сразу определить каторжную тюрьму, а другому — домашний арест. Все будет зависеть от того, как будет вести себя преступник на суде, в розыске и во время следствия: вернет ли украденное, будет ли запираться, будет ли оказывать сопротивление при аресте. Преступник не должен иметь возможность прогнозировать свою судьбу после ареста, ему нельзя знать, что его ждет. Даже убивший с корыстными побуждениями не должен быть уверен, что его арест — преддверие расстрела. Возможно, суд назначит десять лет домашнего ареста. И все это будет зависеть от его поведения после совершения преступления. Обществу нет резона ставить преступника в положение, когда он продолжает совершать преступления, чтобы скрыть предыдущее или избежать поимки. Скажем, сбил пешехода — одно преступление, но в страхе наказания уехал, не оказав помощи, — еще одно.

Разумеется, это резко облегчит работу по розыску преступников, они не будут так озлоблены по отношению к милиции и прокуратуре, так как характеристика, данная ими преступнику, будет значить многое для определения формы наказания в суде.

Могут сказать, что преступники будут сбегать. Если мы не примем мер. Но если мы за побег назначим наказание не до трех лет лишения свободы, а «от ужесточения режима лишения свободы до высшей меры наказания», то решиться на побег станет сложно. Наказание за побег, неизвестное преступнику, может намного превзойти наказание по основному преступлению. Тут, знаете, преступнику будет из чего выбирать. Заменить пять лет домашнего ареста за воровство возможным расстрелом за побег?

И теперь о гуманности наказания. Сейчас у нас очень многие говорят о негуманности смертной казни. Эти люди просто не могут отличить цель от средства. Обычно я спрашиваю: допустимо ли живым людям вспарывать животы и проламывать Черепа? Как правило, люди, не видя подвоха, немедленно отвечают: «Нет». Тогда снова спрашиваю: почему мы разрешаем вспарывать животы и проламывать черепа хирургам? Неважно, что у них это называется по-другому, преступники тоже говорят не «убил», а «замочил».

Важно не то, что делается, а зачем это делается. Расстреливают не затем, чтобы поиздеваться над убийцей, он сам по себе уже общество не интересует. Расстреливают, чтобы предотвратить следующие убийства. И расстрел — самый эффективный способ предотвратить их, как для хирурга самое эффективное вспороть вам живот и удалить аппендикс, а не мучить вас до смерти припарками, хотя они и бескровны, «гуманны», так сказать. Когда мы говорим о гуманизме, думать надо только о честных людях, к преступникам это не относится, их действия вне гуманизма. Гуманно то наказание, что останавливает преступление.

Итак. Дело суда — правосудие. Суд, умышленно не сделавший Дело, неотвратимо должен быть наказан. На наказании обычных судов будет специализироваться независимый суд — государственный, находящийся под контролем Законодателя.

На этом закончим рассмотрение путей делократизации государства и превращения его в демократическое. И мы такое государство безусловно создали бы, не будь у нас на его месте того маразма, что есть.

Мы смогли бы, читатель, и дальше заниматься делократизацией управления остальных отраслей человеческой деятельности, скажем, медицины, высшего образования и прочего, тем более, что приемы нами освоены: определить Дело и найти пути, с помощью которых Дело будет поощрять и наказывать своего исполнителя. Однако на сегодня эта важная и интересная работа приобретает формы пустого умствования. Что толку заниматься тем, что никто не собирается внедрять в жизнь? Ведь что, собственно, в СССР произошло?

Создали страну революционеры, большевики, хотя я считаю, что было бы более логично, если бы на их месте оказались эсеры. Однако дело не в тонкостях их социальных воззрений. Главное в том, что они революционеры — люди, считавшие необходимым разрушить существовавшее тогда управление государством. Они не считали правильным сидеть в Думе Российской Империи и постепенно ее реформировать.

Но резко разрушив старый госаппарат и став на место руководителей России, революционер столкнулся с трудностью: некому было приказать подготовить себе «программу реформ», чтобы потом, не думая о ней и не понимая, что там написано, произвести руководящее действие —поставить на ней свое «утверждаю». Следовательно, революционер стоял перед необходимостью думать лично, лично представлять каждый свой шаг по управлению. Правильные ли это были шаги — вопрос второй. Эти люди не могли быть придатком к своему бюрократическому аппарату, они руководили им, аппарат был еще бессилен взять власть над своим руководителем-революционером. Слишком ясно революционер себе представлял, что именно он хочет. Он лично определял Дело страны и лично делил его на Дела подчиненных.