Вера Дорофеева - Сто лет восхождения

Девушка была прелестной, погода — ясной и ветреной. Свидание — долгим, а день — коротким. Звезды на небосводе над Геттингеном высыпали как-то сразу и очень ярко. Хоутермансу хотелось поцеловать Гретхен, но она с чисто женским коварством выскользнула из объятий и, стараясь поддержать светскость беседы, обратила взор к звездам, воскликнув: «Как прекрасно они сверкают! Не правда ли?»

Хоутерманс уже готов был махнуть рукой на свидание, которое из-за целомудренности Гретхен зашло в тупик, но восклицание партнерши придало ему силы для новой атаки. Он выпятил грудь и многозначительным тоном заговорщика произнес: «Со вчерашнего дня я знаю, почему они сверкают».

Увы! Это заявление молодого физика меньше всего, хотя он так надеялся, поразило партнершу. Гретхен не интересовали звезды и термоядерный синтез. С чисто женской интуицией она поняла только одно: со своим упрямством может потерять поклонника. И какое дело было в тот вечер влюбленным, укрывшимся в дальней аллее геттингенского парка от посторонних глаз, до проблем и теорий новой и классической физики, вместе взятых...

Хоутерманс спешил по пустынным улицам ночного Геттингена в свой пансион, с тщеславием молодости вспоминая подробности недавнего свидания и не думая о новой теории синтеза атомов легких элементов в жарком пламени Солнца. Только одна мысль беспокоила его — как бы не потревожить покой почтенной хозяйки.

Убаюкивающий рожок ночного сторожа: «Ночь, господа! Глубокая тишина, господа!» — растекался над спящим Геттингеном, над замшелыми стенами средневековой кладки, над новым зданием причудливой конфигурации — крупнейшей аэродинамической трубой в Европе. Здесь уже проходили испытания модели боевых самолетов фирм «Мессершмитт» и «Фокке-Вульф».

Физикой в те годы начинают серьезно заниматься не только в признанных и традиционных научных центрах . Кипит жизнь и в ленинградском Физтехе . Сюда в 1930 году приезжает Лев Арцимович.

Оказывается, недостаточно «родиться вовремя» — надо вовремя попасть в то единственное место на земле , где твои способности могут реализоваться полнее всего.

С равнодушным видом, стараясь не показать волнения и неуверенности, Арцимович вошел в лабораторию. И проявил независимость. И даже показал «зубки юмора». Так выразился Артем Алиханьян. В отличие от него старший брат назывался на русский лад — Алиханов.

Армянские братья три часа гоняли его по новой физике, устроив перекрестный допрос.

Задав очередной вопрос, Артем кивал, переворачивая при этом песочные часы. И, роясь в памяти, стараясь подобрать точные исчерпывающие формулировки, Лев смотрел на тонкую струйку, которая стремительно текла из верхнего сосуда в нижний.

Лишь дважды Арцимовичу не удалось ответить. И верхний сосуд песочных часов опустел до того, как он сформулировал ответ. Но зато какими печальными глазами посмотрел на него Артем. Когда же Лева, промедлив, все же дал исчерпывающий ответ, Артем встрепенулся и, обращаясь к брату, бросил:

— Понимает!

— Понимает... Понимает... — с осмотрительностью старшего обронил Абрам. И выпустил в Леву очередной заряд-вопрос.

Все, чем жила физика в последние пять лет, сконцентрировалось в их вопросах. Термодинамика, квантовая теория, опыты Кавендишской лаборатории и разногласия между крупнейшими физиками на последнем, Сольвеевском конгрессе. Активность космического излучения и результаты опытов Ирэн и Фредерика Жолио-Кюри.

В отличие от младшего брата Абрам Алиханов, задавая очередной вопрос, неизменно произносил: «Ваше мнение...» На слове «ваше» он делал ударение.

И Арцимович прилагал немалые усилия, чтобы не только ответить четко, полно, но и не выдать ту злость, которая уже поднялась в нем, вызванная этим затянувшимся экзаменом. Двое на одного! Азарт, с которым новичок принял первый вопрос, сменился откровенным неприятием братьев Алихановых.

Он уже готов был начистоту высказать все, что о них думает. Артем опять протянул руку к песочным часам.

Хватит. Он оборвет этот дурацкий экзамен. А там будь что будет. Институт большой.

Но старший из братьев вдруг поднялся из-за письменного стола, миролюбиво произнес:

— Хорошо поговорили.

Сказал, будто ток вырубил. Разом спало невидимое напряжение, бушевавшее уже часа три в замкнутом пространстве лабораторной комнаты. Младший, Артем, вдруг хищно потянул носом:

— Чу! Сегодня на первое «карие глазки». Я пошел занимать очередь... — И он пружинисто сорвался с места.

Старший прислушался к затихающим шагам в коридоре. Развернул на столе чертежи и заметил:

— У нас еще минут пятнадцать в запасе. Вот смотрите... Общая схема установки... В этом эксперименте мы с вами должны изучить полное внутреннее отражение рентгеновских лучей...

Абрам Алиханов что-то продолжал говорить монотонным несколько гортанным голосом. Мелькали специфические термины, фамилии исследователей, опубликовавших статьи в «Физикал ревью». Но ничего более Арцимович уже не слышал. Одна только фраза звучала у него в ушах: «Мы с вами должны...» Значит, не зря стоял он под канонадой вопросов, снося и насмешливый тон младшего, и показное равнодушие старшего, и нарочитый стук переворачиваемых часов. И вот наконец! «Мы с вами должны...» А сил уже нет, чтобы вникнуть в речь собеседника. Вдруг с треском распахнулась дверь.

— Ну что же вы?.. — голос Артема полон укоризны, — очередь...

Абрам Алиханов методично, повторяя все изгибы, сложил чертеж установки:

— Пошли обедать! — Только сейчас он вгляделся в лицо препаратора. — Ну-ну, успеем еще все обсудить, все, — произнес он успокаивающе.

Второй день Лев провел в библиотеке института. Наконец-то дорвался до научных журналов. Хотелось взять их все разом. Но, увы, давая задание, Абрам Алиханов был жесток и непреклонен: на знакомство с литературой, относящейся к эксперименту, всего один день.

Номера «Физикал ревью» лежат перед ним, раскрытые на страницах, где описаны схожие исследования Штраусса и Эдвардса. Эксперимент Алиханова будет качественно иным. Но зачем?

В планах лаборатории задача сформулирована так: «Изучение полного внутреннего отражения рентгеновских лучей при нанесении испарением на различные подставки тонких слоев металла».

Конечно, очень интересно прояснить для себя сущность одного из любопытных физических процессов. Но в какой-то мере это уже сделано... Что-то здесь не так. Иначе зачем трехчасовой экзамен-допрос, на котором большинство вопросов было по атомной физике. Зачем?

В торцовом аппендиксе коридора было почти безлюдно. Лишь ведро с песком, полное окурков, свидетельствовало: на этом пятачке, удаленном от лабораторий, тоже могут кипеть страсти. Лев закурил папиросу-гвоздик и прислонился к подоконнику.