Вера Дорофеева - Сто лет восхождения

— «Умею-умею», — очень похоже передразнил Артем, — кастрюли лудить. Тут же класс нужен. Стекло ведь.

— А вы что, сразу?.. — Лева вскочил, засунув руки в карманы, зло сжал кулаки.

— Нет, не сразу. Но я не утверждал самонадеянно, что умею. Вот смотрите.

Артем подошел к верстаку, взял паяльную лампу и чиркнул спичкой. Пламя желто-синим хвостом с гудением вырвалось из сопла. Одним жестом Алиханьян точно сфокусировал его в тонкую пульсирующую синюю иглу. Оглянулся. Подобрал с верстака тонкую стеклянную трубку, обхватил ее узкими щечками пассатижей и ловко поднес к лезвию пламени. Несколько секунд он поворачивал ее и так и эдак. Наконец мягко, без усилий, согнул ее, плотно соединив края. Не выпуская гудящей горелки, он дотянулся до коробки с папиросами, вытянул одну, продул и небрежно прикурил от горелки. Только затянувшись, закрутил вентиль. Все!

Артем разжал ладонь и поднес к Левиному лицу. Идеальный стеклянный тор, полый внутри, лежал на ладони Алиханьяна. Артем, попыхивая папиросой, самодовольно заметил:

— Как в цирке!

— Здесь не цирк, — пробурчал Лев.

— Ну, как в аптеке! — примиряюще проговорил старший. — Учитесь, юноша, постигать природу материалов, их суть. Тем более времени у вас будет достаточно. Пока новую крышку сделают. Стеклодувы у нас цену себе знают.

И началась горячая неделя. В самом прямом смысле. В тот день, к вечеру, Алиханов пришел от мастеров и сказал: новая крышка будет готова лишь через семь дней. Поэтому он будет работать в библиотеке. Лев же за это время пусть подучится. Артем объяснит все, что надо.

Узкое кинжальное лезвие пламени с гудением рвалось из сопла горелки, и стеклянные трубочки, размягчаясь, теряли свою хрупкость, становились вязкими, податливыми. И он гнул их, скусывал наросты, натеки, обучаясь придавать сосудам самые причудливые формы.

В первый же день ногти пожелтели, а кончики пальцев покрылись крошечными волдырями мелких ожогов. Ночью они нестерпимо болели. Лев даже с тревогой подумал, как же он будет работать завтра. Но Артем где-то раздобыл нитяные перчатки. В них уже без опаски можно было прикасаться к разогретым деталям.

Когда Алиханов после недельного перерыва пришел в лабораторию, препаратор с лихостью заправского стеклодува взял стеклянную трубку, нагрел ее, согнул в идеальный тор, с шиком прикурил от пламени и, протянув бесполезную стеклянную игрушку руководителю, произнес:

— Как в цирке!

— Здесь не цирк! — улыбаясь, пробурчал Абрам.

— Ну, как в аптеке! — примиряюще заметил Лев.

Газеты писали о летчиках и перелетах, о проектах покорения стратосферы. Публиковались карты пробегов первых советских автомобилей. Пространство, еще недавно измеряемое унылыми верстами на пропыленных большаках, сжималось. Страна начинала жить в ином ритме дел, решений, поступков. Телеграммы о рекордных замесах и уложенных кубометрах бетона на крупных стройках набирались жирным шрифтом и печатались на первых полосах газет.

И только здесь, в лабораторной комнате Физтеха, вопреки всем законам время как бы остановилось. Слишком однообразной на первый взгляд была здесь работа. Слишком неторопливыми, как в замедленной съемке, казались действия Абрама Алиханова и препаратора Арцимовича.

Только одно слово из репортажей и очерков тех дней в какой-то мере подходило к атмосфере этой лабораторной комнаты. Газеты тогда много писали о работе ЭПРОНа. Мальчишки с одинаковым увлечением играли в летчиков и водолазов, лихо оперируя терминами «взлет» и «погружение». Последнее очень подходило, по мнению Артема, к их состоянию.

Однажды, когда в лаборатории не было ни Абрама, ни Артема, пришел высокий, ладно скроенный человек лет тридцати. Лев уже не раз встречал его в коридорах, в читальном зале, наблюдал однажды, как Алиханов с незнакомцем о чем-то долго спорили, прохаживаясь по институтскому двору. Арцимович тогда еще спросил у Артема, кто это. И тот многозначительно и, как показалось Льву, вполне серьезно ответил: «Генерал!» Лев чуть не попался на этот розыгрыш, но вовремя сдержался, углядев в глазах Артема чертовщинку.

— А серьезно?

— Серьезно, сосед. Руководитель соседней лаборатории Курчатов.

Сейчас гость стоял возле дверей, потирая свой упрямый, выступающий вперед подбородок, с интересом бросая быстрый взгляд на собранную установку, и ждал ответа на вопрос, скоро ли возникнет Абрам.

— Обещал через час.

— Тогда, может быть, вы?

Так начался их первый разговор — Курчатова и Арцимовича. Через полчаса Арцимович поймал себя на том, что он вдруг поделился с Курчатовым теми догадками, которые однажды в самом начале высказал Алиханову.

Гость молчал, ожесточенно потирая подбородок, обдумывал услышанное...

Наконец наступил день, когда они решили, что могут приступать к эксперименту. Все вроде было обговорено, обсуждено, просчитано. Все предусмотрено в деталях, до мелочей. Все обязанности распределены, как роли в театре. И все же, когда Алиханов в конце дня бросил: «Ну что ж, пожалуй, завтра и начнем», какое-то неведомое чувство охватило препаратора. И опять ворочался он без сна на тощем матрасе в комнатке-пенале. И пришел за час до начала рабочего дня в лабораторию.

Правда, Алиханов тоже заявился в институт на час раньше, но не удивился, увидев возле установки Арцимовича.

Ночная тишина еще не ушла из институтских стен. И дробь, которую выбивал костяшками о столешницу, раздумывая о чем-то своем, Абрам, разносилась по лабораторной комнате, вернув руководителя эксперимента к действительности. Тяжело вздохнув, уронил: «Давайте начинать...»

Алиханов еще раз проверил герметичность стеклянного сосуда, кивнул препаратору: «Можно!» Тишина окутала лабораторию.

Эксперимент пятый, седьмой, десятый, двадцать первый... Нудная, однообразная работа, когда день за днем, час за часом все происходит в точности по плану, разработанному педантом Алихановым.

Первое включение рентгеновской трубки. Первая кривая, которую вычерчивает в лабораторном журнале препаратор. Первые выводы...

Давно гнилая питерская осень сменилась туманной зимой. Давно уже Льва не мучает бессонница. Ко всему в жизни привыкаешь. Он так устает за день, так выматывается, что, едва коснувшись подушки, засыпает. Но по ночам ему спится какая-то чертовщина из гусариков, стрелок микровесов, ритмичного постукивания вакуумного насоса...

Идет сотый день их эксперимента.

Лишь в конце дня, когда Лева убирал шлифы, Алиханов, просматривая записи в лабораторном журнале, как бы невзначай обронил: «Сегодня «Ядерный семинар». Советую непременно быть. Обзор делает Курчатов...» Лева лишь утвердительно кивнул. Какой там «Ядерный семинар», какой обзор! Сейчас бы на койку с тощим матрасом и забыться во сне. Но голос Абрама звучал настойчиво.