Карл Саган - Мир, полный демонов: Наука — как свеча во тьме

Изучая чужие культуры и религии, мы начинаем лучше различать земные корни молитвы. Вот, к примеру, что говорится в клинописной надписи на цилиндрической печати из Вавилона (II тысячелетие до н. э.):

О, Нинлил, госпожа земель, на супружеском ложе, на высотах наслаждения, ходатайствуй за меня перед Энлилем, твоим возлюбленным.

Подписано: Мили-Шипак, шатамму Нинмаха.

Много времени миновало с тех пор, как служил этот шатамму (советник) в Нинмахе, да и самого Нинмаха давно уже нет. К Энлилю и Нинлил, верховным божествам, цивилизованный мир взывал на протяжении 2000 лет. Неужели бедняга Мили-Шипак возлагал все упования лишь на фантом, на санкционированный социумом продукт собственного воображения? И как обстоит дело с нашей религией? Или я задаю кощунственный, запретный вопрос? Для поклонников Энлиля он уж точно был запретным.

Работают ли вообще молитвы? И если да, то какие именно?

К Богу часто обращаются с просьбой вмешаться в ход человеческих событий, исправить некое реальное или воображаемое зло, предотвратить природную катастрофу. Например, на американском Западе архиепископ служит специальную службу для прекращения засухи. Зачем нужны молитвы? Бог сам не знает о засухе? Не понимает, чем она грозит добрым прихожанам? Какие ограничения накладывает эта мысль на якобы всеведущее и всемогущее божество? И ведь епископ просил всех прихожан присоединиться к молитве. Выходит, Бог скорее откликнется на просьбу большого числа людей о помощи и справедливости, чем на просьбу нескольких? Или вот призыв, опубликованный в 1994 г. в информационном еженедельнике христиан Айовы The Prayer and Action Weekly News: Iowa's Weekly Christian Information Source:

He могли бы вы присоединиться к моему ходатайству о том, чтобы Господь испепелил абортарий в Де-Мойне таким образом, чтобы это никак нельзя было принять за поджог и чтобы беспристрастные следователи вынуждены были приписать это таинственным (необъяснимым) причинам, а христиане увидели бы в этом Длань Господа?

Мы уже говорили об исцелении верой. А нельзя ли молитвой достичь долголетия? Специалист по статистике викторианской эпохи Фрэнсис Гальтон указывал, что при прочих равных британские монархи должны жить долго, ведь миллионы людей по всему миру ежедневно от всего сердца поют гимн «Боже, спаси короля» (или королеву). И тем не менее оказалось, что монархи живут даже меньше, чем другие члены богатого и привилегированного аристократического сословия. Десятки миллионов людей на публичных мероприятиях желали (ну да, не молились, а только желали вслух), чтобы Мао Цзэдун жил «десять тысяч лет», а в Древнем Египте от богов и вовсе требовали «вечной» жизни для фараонов. Все коллективные молитвы ни к чему не привели. И этот отрицательный результат — тоже результат.

Как только религия делает заявления, которые хотя бы теоретически допускают перепроверку, она вступает в сферу действия науки. Религия больше не вправе надеяться, что ее утверждения относительно окружающего мира останутся без проверки — ну разве что церковные иерархи захватят и мирскую власть и смогут насаждать веру принудительно. Ситуация, для некоторых энтузиастов религии нестерпимая. Порой они переходят к угрозам, и какие только кары скептикам не сулят. Уильям Блейк в «Прорицаниях невинности» (Auguries of Innocence) — какое безобидное название! — представил жестокую альтернативу:

Разумеется, во многих случаях религия с присущими ей изумлением и благоговением, этикой, обрядами, общиной и семейной жизнью, благотворительностью, стремлением к справедливости в экономике и политике не вступает в конфликт с наукой, а скорее даже подкрепляется ее открытиями. Наука и религия вовсе не обязательно должны взаимно исключать друг друга. На определенном уровне их цели совпадают, они дополняют друг друга и друг в друге нуждаются. В христианской традиции открытый, напряженный спор не просто допускается, но даже освящается со времен «Ареопагитики» (Areopagitica, 1644) Джона Мильтона. В мейнстриме как христианства, так и иудаизма непременно присутствуют и даже приветствуются смирение, самокритика, разумный спор и сомнение в установившихся представлениях — все то, что характерно и для науки в лучших ее формах. Но имеются также секты — консерваторы, фундаменталисты (и ныне они на подъеме, а голос мейстрима заглушён), — которые с пеной у рта отстаивают не такие уж безупречные и неопровержимые утверждения. Вот у них-то есть причины опасаться науки.

Религиозная традиция, как правило, богата и разнообразна, и тем самым оставляет возможность обновления, пересмотра накопившихся идей, в особенности если допускает аллегорическое и метафорическое толкование священных текстов. Появляется возможность сближения через признание ошибок прошлого. Так поступила католическая церковь в 1992 г., признав, наконец, правоту Галилея: Земля вращается-таки вокруг Солнца. Три столетия понадобилось для этого — и все же то был решительный и правильный шаг.

Современная католическая церковь не спорит ни с теорией Большого взрыва, ни с тем, что возраст Вселенной превышает 15 млрд. лет, первые живые существа появились из первых живых клеток, а люди произошли от обезьяноподобных существ (хотя в этом вопросе церковь оставляет за собой особое мнение насчет того, как появилась «душа»). Туже позицию занимают сейчас мейнстримовские разновидности протестантизма и иудаизма.

В богословских дискуссиях с религиозными лидерами я часто спрашиваю их, как бы они повели себя, если бы наука бросила вызов самым основам их веры. Далай-лама XIV ответил мне так, как никогда бы не ответил консерватор или фундаменталист: в таком случае, сказал он, придется что-то менять в тибетском буддизме.

— А если это будет самое-самое главное в вашей вере, — настаивал я. — Скажем (какой бы подыскать пример?) перевоплощение?

— И в этом случае тоже, — повторил Далай-лама.

Впрочем, добавил он, подмигивая, не так-то просто будет опровергнуть доктрину перевоплощения.

Далай-лама занимает разумную позицию. Религиозные догмы до такой степени защищены от опровержения, что нечего опасаться прогресса науки. Такие общие для многих религий представления, как существование Творца, одинаково трудно и доказать, и опровергнуть.

Моисей Маймонид в своем «Путеводителе растерянных» (Guide for the Perplexed) утверждал, что истинно познать Бога удастся, лишь если допустить открытое и свободное изучение как физики, так и богословия [1,55]. Что произойдет, если наука докажет, что Вселенная существовала всегда? Тогда богословие пересмотрит кое-какие свои пункты [II, 25]. И это, в сущности, единственная угроза для учения о Творце, ведь если Вселенная не имела начала, то и создателя у нее нет — она была всегда.