Коллектив авторов - Что мы думаем о машинах, которые думают [Ведущие мировые ученые об искусственном интеллекте]

Поразительно, насколько живым и разумным казался этот механизм! Конечно, и я, и все присутствующие точно знали, что именно здесь происходит и насколько прост механизм, управляющий роботизированным «взглядом» и бровями-скрепками. Это был просто трюк, но трюк, основанный на глубоком понимании сотен тысяч лет человеческого социального и когнитивного развития, так что наша естественная реакция на действия робота оказалась такой же, как у любого другого человека.

Дело было даже не в том, что я не знал, в чем тут хитрость. Мой друг и тогдашний коллега по Стэнфорду, ныне покойный Клиффорд Насс, провел сотни часов, исследуя то, как мы, люди, генетически запрограммированы приписывать чему-либо разумную субъектность, основываясь на нескольких простых признаках, связанных с взаимодействием. Реакции эти настолько глубокие и укоренившиеся, что мы не можем от них избавиться. Вероятно, там был некий сложный искусственный интеллект, контролировавший руки робота, но глазами и бровями управляла очень простая программа. Тем не менее описанного поведения оказалось достаточно, чтобы у меня возникало ясное ощущение, что робот — любознательный, разумный слушатель, который в состоянии следить за тем, что я говорю. В действительности же он всего лишь использовал мою человеческую природу и мою разумность. Сам он не думал.

Использование человеческой разумности — это хорошо и даже замечательно, если робот должен убраться у вас дома, забронировать вам билет на самолет или сесть за руль вашей машины. Но вы согласились бы, чтобы такая машина приняла на себя обязанности присяжного, стала принимать важные решения о работе больницы или взялась контролировать вашу свободу? Я бы точно на такое не согласился.

Так что, когда меня спрашивают, что я думаю о мыслящих машинах, я отвечаю: по большей части они мне нравятся, потому что они — люди (и, возможно, некоторые животные). А вот что меня беспокоит, так это то, что мы передаем все больше аспектов нашей жизни машинам, которые решают, и часто куда эффективнее и обстоятельнее, чем люди, но определенно не думают. Вот где опасность: машины, которые могут принимать решения, но не думают.

Принятие решений и мышление — не одно и то же, нам не следует путать эти два понятия. Когда мы развертываем системы принятия решений по вопросам национальной безопасности, здравоохранения и финансов — а мы это делаем, — чрезвычайно высока оказывается опасность такой путаницы. Чтобы защититься от нее, нужно сознавать, что мы генетически запрограммированы действовать в режиме доверия и приписывания разумной субъектности при определенных видах взаимодействий как с людьми, так и с машинами. Но иногда механизм, который ходит вразвалку и крякает, — это просто механизм, а никакая не утка.

Машина — это небольшая часть физического мира, которая после выполненных человеком или животным размышлений была упорядочена так, чтобы при установлении некоторых начальных условий законы природы обеспечивали развитие этой небольшой части материального мира определенным образом, полезным для людей или животных.

Машина — материальная вещь, качества которой задаются с позиции разума. Есть разумная точка зрения, и есть материальная точка зрения.

Стюарт Хэмпшир в своей работе «Спиноза: Введение в его философскую мысль» (Spinoza: An Introduction to His Philosophical Thought) утверждал, что, согласно Спинозе, вы должны выбрать: обратиться к разуму для объяснения разумного или к материи для объяснения материального, но вы не можете обращаться к разуму, чтобы объяснять материальное, и наоборот. Чтобы иллюстрировать это положение, давайте предположим, что вы смутились и покраснели. Вы запросто можете сказать: «Я покраснел, потому что смутился». А вот строгий последователь Спинозы, если верить Хэмпширу, не станет утверждать, что причиной покраснения щек было смущение, потому что оно является характеристикой разума, в то время как румянец — характеристика материи. Нельзя допускать пересечения причинно-следственных цепочек, это небрежность мышления. Смущение и румянец комплементарны, но не каузальны.

Таким образом, человек не должен перескакивать с одной формы умопостроений на другую. Мы должны объяснять физическое физикой, а психологическое — психологией. Конечно, очень сложно отринуть представление о психических причинах физических состояний или о материальных причинах состояний ума.

Мне нравится такое представление о мире, и я описываю психическое поведение в психических терминах (любовные муки сделали меня угрюмым), а телесное — в телесных (лекарства испортили мой обмен веществ). Так что, поскольку мне известно, что поведение машины имеет материальное обоснование, я утверждаю, что она не может думать.

Я понимаю, что мне придется изменить свое мнение, если кто-то действительно покончит с комплементарным представлением о разуме и материи и убедительно продемонстрирует, что материя первична по отношению к разуму или что разум — причина материи. Пока, однако, это лишь вопрос веры.

Покуда такой день не настанет — а я не вижу никаких признаков его приближения, — я буду считать, что машины неспособны думать.

Я не думаю, что мыслящие машины уже существуют или что их появление возможно в обозримом будущем. Если же я ошибаюсь, а такое случается часто, любые мои мысли по данному вопросу, не имеют значения.

А если я прав, то не имеет значения сам вопрос.

Считающаяся ныне старомодной идея о мыслящих машинах демонстрирует глубокое, но вполне естественное заблуждение о разуме и программном обеспечении. Компьютеры никогда не будут мыслить. Чтобы понять почему, давайте начнем с картошки фри — french fries (к Франции она не имеет никакого отношения). Я предполагаю, что рассматриваемые нами машины — это компьютеры, но вариант доказательства подходит для любой техники.