Рудольф Бершадский - Две повести о тайнах истории

Город был также центром торговым: он выставлял на рынок изделия ремесленников, земледельческую продукцию, которой не было у кочевников, привозные товары.

Город был укрепленной цитаделью — как раз в силу того, что его степные соседи не пренебрегали и такой эффективной, на их взгляд, формой связи с городом, как вооруженные набеги.

Он был центром политическим — центром прилегающей к нему земледельческой округи, ограниченной пределами оазиса и также нередко огражденной от пустыни кольцом стен.

Наконец, он был центром религиозным — местонахождением храма и местопребыванием царя, которого повсеместно титуловали богом. В личности царя настолько олицетворяли общее благосостояние города, что ему кое-где не разрешали даже обстригать волосы: боялись, что в этом случае и государство чего-нибудь лишится!

Несмотря, впрочем, на обоготворение царей, советы, состоявшие из глав аристократических фамилий города, сильно ограничивали их власть. Корни такого совета явственно уходят из рабовладельческого города-государства в старину, при которой еще не было классовых различий и государственности, — к совету стариков племени…

В этом независимом городе-государстве, «в кольце городских стен, вокруг… укрепленного дворца городского царя и базара, на обширном, пересеченном оросительными каналами пространстве были раскинуты укрепленные усадьбы больших семей патрициата города (дихканов и купцов). Вокруг них в свою очередь группируются жилища рабов и клиентов… Важнейшим составным элементом городского комплекса являются буддийские, зороастрийские или манихейские храмы и монастыри» [11] Древний Хорезм», стр. 270. .

А каковы были взаимоотношения за стенами укрепленных усадеб, каковы были отношения дихкана с рабами и клиентами?

Дихкан «сочетал в себе рабовладельца и родоплеменного вождя». Глава большой патриархальной семьи — кедхуда ( кед — дом), он пользовался в нем деспотической властью. Кед включал в себя, помимо жен и наложниц с их потомством, также и всех других домочадцев, в том числе рабов и неполноправных, лично зависимых от главы дома кедиверов. Это был социальный коллектив, весьма близкий ранней римской «фамилии» («фамулюс» — домашний раб). «Фамилия», как отмечает Энгельс в «Происхождении семьи, частной собственности и государства», на первых порах обозначала даже не семью, а «совокупность принадлежащих одному человеку рабов». Лишь затем в обиход римлян вошло слово «фамилия» «для обозначения нового общественного организма, глава которого был господином жены и детей и некоторого числа рабов в силу римской отцовской власти, располагая по отношению к ним правом жизни и смерти».

Кед представлял собою чрезвычайно похожий на это социальный организм — «социальный коллектив, заселяющий единый комплекс построек, семейную домовую общину». В понятие кеда, «кроме собственного жилища главы дома, входили жилища его женатых сыновей и других родственников, хозяйственные постройки и т. п., причем все эти постройки находились внутри общей стены… «Кедиверами» бухар-худата и других аристократов Бухары… стала большая часть бедняков оазиса после подавления движения Абруя. Следовательно, перед нами особая категория людей, включаемых в состав «кеда», но не являющихся родственниками «кедхуда» — главы обитающей в ней патриархальной фамилии — и зависимых от него. Наиболее точным поэтому является перевод термина «кедивер» словом «клиент» [12] «Древний Хорезм», стр. 272. Понятие «клиент» хорошо знакомо по истории древнего Рима. Каждая римская «фамилия» имела в своем составе, кроме рабов, еще и зависимых от главы «фамилии» клиентов. .

Власть аристократии опиралась «на отряды вооруженных рабов… и привилегированное конное ополчение аристократической молодежи» [13] Там же. .

Куда ни обратить взор в этом городе-государстве, всюду мы видим рабов или превращающихся в рабов свободных общинников.

Правда, рабы обитают вместе с семейством своих дихканов, и это, как и многое другое (как наличие хотя бы того же городского совета глав аристократических фамилий), свидетельствует о силе пережитков родоплеменного строя. Но сути дела это не меняет: они остаются рабами, ибо все, что изготовляют их руки, принадлежит не им, а владельцам рабов. В этих среднеазиатских городах до арабского завоевания нет, например, никаких следов отдельных кварталов ремесленников. И это говорит все о том же: о широком применении рабского труда, о том, что ремесленник был рабом и своего отдельного дома не имел, — сколько было усадеб дихканов, столько было в общем и ремесленных мастерских.

Это было рабовладельческое государство, на котором, однако, еще очень сильно держались обручи родо-племенного уклада, и они в большой мере сковывали какие бы то ни было проявления классовой борьбы. О возврате к временам государства такого типа — еще кастово-рабовладельческого, на социальной поверхности которого как будто тишь да гладь, — откровенно и страстно мечтал древнегреческий философ Платон — самый убежденный идеалист древности и самый заядлый реакционер из аристократов.

Одновременно со все большим выделением аристократии в городах Средней Азии аналогичный процесс обогащения одних представителей родов и постепенного закабаления нищающих общинников шел и среди кочевых племен. Нищающие общинники, несмотря на их принадлежность к тому же племени, что родовая знать, начинают занимать в каганате социальную ступень не многим высшую, чем рабы. Естественно, они не желают мириться с этим, они противятся такому ходу истории, при котором на их долю достается кабала, а завтра и формальное рабство. Но какую они могут выставить положительную «программу»? Только мечтания о возврате к уже переставшей существовать военной демократии кочевого племени! Они самозабвенно наколачивают старые тесные обручи на бочку, которая сильно раздалась, и никакими обручами не остановить брожения, идущего внутри ее…

Тирания Абруя — как раз одна из таких попыток. Абруй — тюрок, кочевник Тем не менее он предводительствовал восстанием в Бухаре — в городе. Факт очень важный, свидетельствующий о том, что социальные процессы развивались в одинаковом направлении и в городах Средней Азии, и в кочевых племенах ее. Нищающие кочевники бегут со своими юртами и палатками из каганата, где их не ждет ничего, кроме кабалы и рабства, в города, но и здесь сталкиваются с тем же, от чего бежали: с усиливающимся классовым разделением. Вот в чем причина того, что «правление Абруя… явилось… диктатурой… союза разоренных свободных воинов-тюрков, беглецов из каганата, и низших слоев населения оазиса…»