Инна Соболева - Принцессы немецкие – судьбы русские

Чем восторженнее было отношение к государю сразу после победы, тем острее, болезненнее становилось разочарование. Так случилось и со Штейнгелем. В ночь перед восстанием 14 декабря он даже составил специальный приказ войскам:

Храбрые воины! Император Александр I скончался, оставив Россию в бедственном положении. В завещании своем наследие престола он предоставил великому князю Николаю Павловичу. Но великий князь отказался, объявив себя к тому неготовым, и первым присягнул императору Константину I. Ныне же получено известие, что и цесаревич решительно отказывается. Итак, они не хотят, они не умеют быть отцами народа, но мы не совсем осиротели: нам осталась мать в Елизавете. Виват Елизавета II и Отечество!

В показаниях следственной комиссии Штейнгель объясняет, почему декабристы были готовы возвести на трон Елизавету: «В народе на государыню смотрели как на страдательное лицо из всей царской фамилии, всегда брали в ней особое участие, и потому смело можно сказать, все сердца на ее стороне». Самое поразительное (или закономерное?), что в то самое время, когда Штейнгель писал свой приказ восставшим войскам, на семейном совете кто-то из членов царской фамилии тоже предложил провозгласить Елизавету самодержавной императрицей. О гневе Марии Федоровны потом не один год с ужасом вспоминали те, кто был в тот декабрьский день в Зимнем дворце. Ее-то не предложил никто…

А виновница очередного приступа ярости свекрови ничего об этом не знала. Она оставалась в Таганроге. А чтобы добраться из Петербурга в Таганрог, даже фельдъегерю, которому не приходилось тратить время на ожидание лошадей, нужно было не меньше недели. Но вести из столицы, хоть и с опозданием, все-таки доходили. Елизавета была ошеломлена поведением Николая: он же прекрасно знал об отречении Константина, зачем устроил эту трагикомедию с присягой старшему брату, потом – с переприсягой?! Во всем происходящем она винила себя: не сумела родить наследника и тем самым, пусть и невольно, вызвала кризис власти. Она хорошо знала и свекровь, и ее любимца Николая и понимала: добром интрига вокруг престолонаследия не кончится. И все-таки расстрел восставших ее потряс: «Боже! Что за начало царствования, когда первый шаг – стрелять картечью в подданных!» Но действий декабристов тоже не одобряла, считала их безумцами. Была уверена: будь жив Александр, ничего подобного не случилось бы.

О казни пятерых она узнать не успеет… А вот узнала ли она о более чем странном поведении вдовствующей императрицы у гроба сына, неизвестно. Если узнала, то, наверное, поняла (ведь она умела, как никто, разбираться в тайных мотивах слов и поступков свекрови), в чем смысл неуместно и громко повторяемых Марией Федоровной восклицаний: «Oui, s'est топ с her fils, топ cher Alexandre!» («Да, это мой дорогой сын, мой Александр!»). Эти возгласы слышали многие. Недоумевали: зачем матери при виде тела сына понадобилось повторять такие слова? Может быть, и в самом деле – подмена, может быть, матушка так неуклюже пытается успокоить общественное мнение (мол, кто-кто, а мать не перепутает сына ни с кем другим, так что не следует сомневаться: император Александр мертв)? Во всяком случае, сторонники версии подмены тела толкуют странные слова Марии Федоровны именно так.

А Елизавета вскоре после 19 ноября писала матери:

Я не способна передать то, что испытываю. Это беспрерывная скорбь, чувство печали, которые, я иногда опасаюсь этого, убьют во мне религию… Если бы я еще не получала от него столько ласк, столько проявлений нежности почти вплоть до последнего мгновения! И кроме того, пришлось видеть, как угасало это ангельское существо, сохранявшее способность любить, уже утратив способность сознания. Что мне делать со своей волей, которая была всецело предана ему, со своей жизнью, которую я любила посвящать ему!

Я ничего более не вижу перед собой. Я останусь здесь, пока он будет находиться здесь; когда он отправится, я тоже отправлюсь; я не знаю, когда, куда пойду я.

В этом отрывке из письма так много загадок. «Когда он отправится, я тоже отправлюсь…» А между тем гроб с телом покойного императора отбыл из Таганрога еще 29 декабря, а она оставалась там до 21 апреля. Сторонники версии подмены тела находят в этом поддержку своим предположениям: он, настоящий, живой, тайно был еще в Таганроге, а за чужим телом зачем же ей уезжать? Те, кто уверен, что 19 ноября она на самом деле закрыла глаза Александру, тоже ссылаются на это письмо: в нем такая боль, такая тоска! Она не могла бы так писать, если бы он был жив.

Но есть еще и третья версия. Вернее, странный слух. Будто бы Елизавете Алексеевне удалось забеременеть. И после смерти мужа (в смерти в таком случае сомневаться трудно: едва ли он ушел бы, бросив жену в таком положении) она не хотела пускаться в трудную дорогу, боясь потерять ребенка. Подтверждений этому нет. Если только не считать подтверждением, во всяком случае, подтверждением того, что слух этот дошел до Петербурга, неожиданную и ничем на первый взгляд не мотивированную поездку Марии Федоровны навстречу невестке.

Мария Федоровна не любила ездить, да еще поспешая, да еще без многолюдного сопровождения. Представить, что ей так не терпелось увидеть невестку, зная их отношения, невозможно. Хотела узнать подробности смерти или ухода сына? Но ведь спокойно ждала полгода, неужели не могла подождать еще несколько дней, пока Елизавета доедет до Петербурга? А вот если прослышала о беременности, – совсем другое дело. Ребенок – законный наследник. И на пути у Николаши к трону – новое препятствие. Нет! Никаких детей! Николай, только Николай должен стать императором. И он им станет!

По поводу встречи свекрови и невестки тоже есть две версии. По одной – была договоренность о встрече. Может быть, Елизавета хотела рассказать свекрови что-то такое, чего не доверишь бумаге, но боялась, что доехать до Петербурга не сможет – была уже очень слаба. Может быть, Мария Федоровна хотела предупредить невестку о чем-то очень важном: вдруг та, паче чаяния, не умрет в дороге, доедет до Петербурга и расскажет там что-то, о чем никому не положено знать. По другой версии, Мария Федоровна приехала в Белев неожиданно. Правда, в одном все свидетели единодушны: она не застала Елизавету Алексеевну в живых. Остывающее тело лежало на той самой походной кровати, на которой скончался Александр. Все единодушны и в том, что, увидев мертвую невестку, свекровь собрала бывшие при покойной бумаги и торопливо уехала.

Может быть, только ради этого она и приезжала? Бумаги Елизаветы ни в коем случае не должны были попасть в чужие руки: слишком много она знала, слишком была умна и откровенна. Эту догадку подтверждает тот факт, что Елизавету еще не успеют похоронить, а новый император, Николай I, вдвоем с матушкой будут лихорадочно читать ее бумаги и бросать их в камин – жечь, жечь, жечь. Чтобы и следа не осталось!