Инна Соболева - Принцессы немецкие – судьбы русские

О делах Глинки было достаточно широко известно, и современники называли его «истинным другом человечества», «витязем добра и чести», «защитником страждущих». Пушкин сказал о нем: «великодушный гражданин».

Кстати, Глинка предпринял попытку привлечь Пушкина к «Обществу Елизаветы». Почему эта попытка не увенчалась успехом, остается только гадать. Может быть, Пушкин опасался, что, общаясь с пылкими поклонниками императрицы, не сумеет скрыть свои чувства? А вот опубликовать свое стихотворение в журнале Глинки «Соревнователь Просвещения и Благотворения» Пушкин не только не отказался, но единственный раз позволил напечатать его под подлинным названием: «Ответ на вызов написать стихи в честь Ее императорского Величества государыни Елизаветы Алексеевны». Потом это стихотворение публиковалось только под названием «К Н. Я. Плюсковой» (любимой фрейлине Елизаветы. – И. С.) или по первой строке: «На лире скромной, благородной».

После того как на совещании Союза благоденствия все согласились с предложением Пестеля бороться не за конституционную монархию, а за республику, Глинка стал отходить от своих вчерашних единомышленников: ему, человеку религиозному, верному догматам христианства, была чужда идея вооруженного заговора, пришедшая на смену тактике мирной просветительной агитации. Так что в восстании декабристов он участия не принял, но уже в конце декабря был арестован. Потом его освободили. Потом арестовали снова. В Петропавловской крепости он и написал «Песнь узника», с которой начинался рассказ о преданном поклоннике Елизаветы Алексеевны Федоре Николаевиче Глинке. Но у песни был еще и конец. Вот он:

О, русский царь, в твоей короне

Есть без цены драгой алмаз.

Он значит – милость! Будь на троне

И, наш отец, помилуй нас!

Милость была оказана. Поэт получил наказание самое мягкое – ссылку в Петрозаводск. Он доживет до 94 лет, надолго пережив и обожаемую императрицу, и всех друзей и врагов, и милостивого монарха, которому, если бы осуществился задуманный Глинкой дворцовый переворот в пользу Елизаветы Алексеевны, никогда бы не видать короны.

Вот такому человеку поручили будущие заговорщики сообщить императрице о своих планах. Были уверены, разговор будет откровенным: Глинка боготворил Елизавету, она относилась к нему с доверием и уважением. Одни надеялись: императрица согласится. Ради России. Ради народа. Ведь как только она станет самодержавной монархиней, сразу даст народу конституцию, освободит несчастных рабов. Другие сомневались: испугается, сообщит о заговоре своему венценосному супругу. А она – рассмеялась. Как же мало нужно ее знать, чтобы представить, что она пойдет на такое! Государь сам способен справиться со своими обязанностями. А она… Она обещает сделать все, чтобы убедить его в необходимости даровать народу свободу и конституцию.

Это были не пустые слова, не вежливость утешительницы. Как раз в это время ее отношения с Александром стали налаживаться, и она вполне искренне надеялась, что ей удастся вернуть его к идеалам их юности. Ведь он не мог забыть, как они когда-то вместе мечтали о том, о чем сейчас ее просили будущие мятежники.

Она надеялась. И уже начала. Но не успела…

В начале двадцатых годов, после окончательного разрыва с Марией Антоновной Нарышкиной, Александр словно прозрел. Проводя больше времени с Елизаветой Алексеевной, он понял, какое сокровище потерял. Да, она ему изменила. Но не он ли сам толкнул ее к измене? Это он погубил ее жизнь. Их жизнь. Он наконец понял, насколько необычно ее отношение к нему: незаслуженно оскорбленная, униженная, брошенная ради пустой, легкомысленной кокетки, она ни разу не упрекнула его, всегда приходила ему на помощь в трудные минуты, всегда оставалась верным другом, быть может, единственным… И это вовсе не тупая безропотность, которая часто встречается у русских жен, независимо от того, к какому сословию они принадлежат. Нет, она женщина независимая, гордая. Ни ради того, чтобы сохранить высокое положение, ни ради того, чтобы соблюсти приличия, терпеть она бы не стала. Значит, любила? А он…

И Александр делает все, чтобы искупить вину. Она во всем идет ему навстречу. Между ними возникает безмерная душевная близость, какой обоим так недоставало всю жизнь. Фрейлина Софья Мадатова вспоминала:

Около 1824 года здоровье императрицы заметно ухудшилось; она стала часто прихварывать. Тогда император приказывал обыкновенно вносить в ее комнату свой рабочий стол и просиживал с ней часов по пять в день.

Во время пребывания в Царском Селе государь с государыней обыкновенно обедали вдвоем на колоннаде Камероновой галереи, прислуживавший им гоф-фурьер являлся только по звонку… Император Александр говаривал, что, не имея времени много читать по причине государственных дел, он обязан императрице сведениями обо всем, что выходило в свет любопытного: супруга рассказывала ему о прочитанном во время обеда. Она обладала удивительным даром слова. Это лето было одним из самых счастливых в ее жизни. Но, видно, такова была ее участь: счастье всегда выпадало ей ненадолго.

Начало 1825 года было омрачено резким ухудшением ее здоровья. Возможно, оно было спровоцировано двумя событиями: страшным наводнением 1824 года и сообщением о том, что тайное общество готовит убийство государя. Она не могла этого допустить.

Когда-то она писала матери: «Как только я чувствую, что ему грозит опасность, я вновь приникаю к нему со всем жаром, на который способно мое сердце». На этот раз опасность была реальной как никогда. Она должна была что-то сделать! Но что? Помогло, как это нередко бывает, несчастье: здоровье ее стремительно ухудшалось, она держалась мужественно, но таяла на глазах. Врачи настоятельно рекомендовали провести предстоящие осень и зиму в теплых краях: в Италии, Франции, на юге России. И она решила воспользоваться своей болезнью. Знала: одну Александр ее не отпустит. Вот и решила увезти его подальше от заговорщиков, спрятать, спасти.

Пределы России отказалась покидать категорически. Но почему решено было поехать в известный не самым мягким климатом Таганрог, так и осталось загадкой. Была ли это карающая рука судьбы или они оба считали, что именно там им будет проще осуществить задуманное – уйти в частную жизнь? У обоих этих предположений были и до сих пор остаются сторонники.

1 сентября из Петербурга уехал император, через два дня – императрица. Знали ли они, что покидают столицу навсегда? Большинство документов, относящихся к последним годам царствования Александра, были уничтожены его братом и матерью, а вот письма и записки, которые он каждый день писал жене в дороге и уже добравшись до Таганрога, чудом сохранились. Они полны такой нежности, такой теплоты… Будто торопился, будто боялся не успеть.