Инна Соболева - Принцессы немецкие – судьбы русские

Ее любовь к красавцу-кавалергарду Алексею Охотникову у одних вызывает осуждение: не подобает российской императрице изменять венценосному супругу, да еще с кем – с человеком вовсе не родовитым и никакими особыми талантами и заслугами не отмеченным! Другие безоговорочно оправдывают молодую женщину, обманутую и униженную мужем, нуждающуюся в любви и утешении. Как бы ни оценивать сам факт внебрачной связи, нужно признать, что это одна из самых трогательных историй любви, какие дошли до нас через два столетия. Романтическая влюбленность совсем не в духе того времени, а нынешнего уж и подавно.

Два года – только взгляды. Наконец – первое объяснение. И близость. И беременность. И признание мужу. И решение уйти от него. И просьбы Александра остаться. И рождение дочери (назвала, по настоянию Охотникова, Елизаветой). Александр отнесся к девочке с удивительной нежностью. Малышка прожила всего два года. Когда после ее смерти император признался Марии Федоровне, что он не отец ребенка, она недоумевала: «Мой сын неправдоподобно великодушен!»

Похоронили девочку рядом с первой дочкой Елизаветы, Машенькой, в алтаре Благовещенской церкви Александро-Невской лавры. В той самой церкви, куда, по велению Петра I, 30 августа 1724 года были перенесены останки Александра Невского; где надпись на одной из надгробных плит гласит: «Здесь лежит Суворов».

А за год до смерти Лизаньки умер Алексей Охотников. Она похоронила его в нескольких шагах от церкви. Поставила памятник, о котором я уже рассказывала. На могилах детей Елизавета бывала очень часто. Потом, как вспоминала графиня Головина, подходила к какой-то могиле, срывала растущие на ней анютины глазки и брала их с собой на память. Головина, без сомнения, знала, кто лежит в этой «какой-то» могиле. Но не проговорилась. Вообще слухов о романе императрицы практически не было. Знали только близкие друзья, а они умели молчать. Даже вездесущая Мария Федоровна узнала обо всем от сына уже после смерти Охотникова. Правда, через несколько лет узнает еще одна женщина и напишет об этом в своем дневнике. А поскольку женщина будет императрицей (очередной), дневник после ее смерти будет прочитан и вызовет смятение в семье последнего российского императора. Об этом я обязательно расскажу, когда придет время.

А совсем недавно историки Е. Лямина и О. Эдельман, изучая в Государственном архиве РФ фонд Елизаветы Алексеевны, обнаружили два документа, не попадавшиеся на глаза ни одному исследователю. Это два фрагмента дневника императрицы, один – с февраля по август 1803 года, другой – с декабря 1803 по февраль 1804 года. Каким чудом уцелели эти пожелтевшие от времени листочки бумаги, плотно исписанные мелким изящным почерком? Писала Елизавета в основном по-французски, с вкраплениями русских и немецких слов. Расшифровать записи было нелегко, но результат того стоил.

Если раньше об истории этой любви можно было судить только по сведениям интерпретаторов, далеко не всегда не то что доброжелательных, но и просто объективных, то теперь о чувствах и событиях рассказывает сама героиня романа. Трудно поверить, что пишет женщина, которая уже почти 10 лет замужем, которая успела испытать и измены, и отчаяние, и боль непонимания. Кажется, пишет юная, робкая, чистая девочка, которая с трогательной наивностью повествует о развитии чувства, в котором с трепетом признается даже себе самой.

Вот несколько коротеньких отрывков, по которым можно судить и о характере, и о душевном целомудрии Елизаветы (имя Охотникова она зашифровывает, называет его Vosdi): «Вечер в Собрании… входит Vosdi… обвел в высшей степени равнодушным взглядом весь ряд дам, в котором сидела и я, но, кажется, меня не заметил, а если и заметил, это для меня вовсе не лестно, раз я произвела на него так мало впечатления, и все-таки я чувствовала некоторую радость оттого, что видела его, а он при этом не догадывается, что я его вижу. К тому времени, когда я во второй раз на него поглядела, он уже заметил меня, ибо наши глаза встретились… Император пожелал, чтобы танцевали экосезы. Я танцевала с господином Уваровым, Vosdi занял место напротив нас и оставался там от начала до конца в продолжение всего тура экосеза; я была ни жива ни мертва, я так смутилась от счастья… мне было очень неловко танцевать на глазах у Vosdi, это было впервые и столь открыто… Я вернулась к себе в странном состоянии… была счастлива, что видела его, и в то же время недовольна… В карауле (кавалергарды несли караульную службу в Зимнем дворце. – И. С) милый взгляд, проходя, я смешалась, его голос взволновал меня до глубины души… думала только о нем; весь день провела в мечтаниях о любви, утром не выходила вовсе, чтобы не встречать тех, кого невозможно выносить… Не выходила, грусть, мучительные раздумья, отнюдь не о Vosdi… Несколько отвлеклась от Vosdi за моими домашними огорчениями… По дороге в церковь очаровательный взгляд, говорящий как никогда, глаза сияли, в них выражалось беспокойство остаться незамеченным… взгляд, внесший бурю, смятение в мое сердце. Этот язык глаз был столь ясен, что он не мог не думать того, о чем глаза говорили… Несмотря на яркий свет, проходя перед ним, бросила беглый взгляд… Из окна моего кабинета видела, как проехала его коляска, он глянул вверх, я отпрянула… В четверг утром жестокий удар: я узнала, что он страдает грудью (так в то время было принято говорить о больных туберкулезом. – И. С.)… Мои слезы, мое отчаяние… До последнего моего часа я буду хранить тебя в сердце».

Уже после смерти Елизаветы Алексеевны, когда ее бумаги были прочитаны теми, для кого вовсе не предназначались, прошел слух, будто Охотников, вступая в связь с императрицей, имел преступное намерение, следуя примеру Григория Орлова, свергнуть законного государя и возвести на трон свою возлюбленную. И при этом ни в коем случае не повторить ошибку Орлова, допустившего, чтобы посаженная им на престол Екатерина отказалась узаконить их отношения и сделать его императором.

Но характер Алексея Охотникова, его положение в обществе (он не Орлов и не Пален) делают, на мой взгляд, слух о его намерении произвести дворцовый переворот абсолютно недостоверным. Другое дело, что для рождения слуха нужен какой-то, не обязательно событийный, а может быть, и чисто психологический повод. Таким поводом вполне могла быть убежденность определенного круга людей в том, что Елизавета Алексеевна способна была править государством. Уж никак не хуже, чем ее супруг, «властитель слабый и лукавый».

Первое достоверно известное предложение передать власть в стране императрице Елизавете имело место незадолго до Отечественной войны. Тогда наблюдательный взгляд пользующегося безоговорочным доверием Александра известного ученого-физика, ректора Дерптского университета Георга Паррота, разглядел в Елизавете не просто супругу императора, но женщину, способную стать правящей императрицей.