Виолетта Гайденко - Западноевропейская наука в средние века: Общие принципы и учение о движении

И тем не менее в уставе францисканцев, принятом в начале существования ордена, рекомендуется не стремиться к учености, к приобретению знаний. «Пусть не учатся грамоте не знающие ее» (Reg. II, X) [39, 343]. Ведь ни словесное рассуждение, ни рациональное знание о пути, по которому надлежит идти человеку, еще не означают прохождения этого пути, но могут как бы подменить собою реальное прохождение. Поэтому «охраним себя от мудрости века сего и от разума плоти. Дух плоти много стремится к обладанию словами и мало к деятельности…» (Reg. I, XVII) [там же].

Однако рациональное знание отвергается не потому, что оно плохо. «Всякое знание хорошо, — пишет Бернар Клервоский, — если основано на истине. Но время, данное человеку, кратко, и потому он больше должен заботиться о том знании, которое ближе к спасению. Есть такие, которые хотят знать, чтобы назидать других, — это любовь, и такие, которые хотят знать для собственного назидания, а это — мудрость. Только последние два разряда людей не злоупотребляют знанием» [22, 67—68].

Стремление к знанию ради «собственного назидания», которое Бернар называет мудростью, неотделимо от устремления человека к Богу; такое знание — высшее знание для христианина.

Но есть другая, столь же высоко оцениваемая задача, для исполнения которой также необходимо знание, — это «назидание ближнего», т. е. проповедь. В отличие от первой она непременно предполагает общение людей, и именно такое, в котором один уже прежде приобрел знание, которое он должен передать другому или другим.

Если посмотреть, каково было представление о задаче проповеди в раннюю пору христианства, то можно видеть, что в основе ее лежала не словесная передача рационально выраженного знания о бытии. Знание, полученное через откровение, не поддается рациональной формулировке. «Возвещаем не от человеческой мудрости изученными словами», — говорит апостол Павел (I Коринф., 2, 13), и эти слова не могут быть услышаны человеком, не имеющим подобающего духовного опыта: он сочтет это безумием.

Чтобы передать такое знание, проповедник должен пользоваться другими средствами. Он должен выступить как наставник, который собственным своим примером, собственными делами указывает путь новообращенному. Этот путь всегда индивидуален; поэтому наставник должен проникнуться внутренним миром подвизающегося, как бы перевоплотиться в него. Надо, чтобы наставник, как говорит апостол Павел, «для всех сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых» (I Коринф., 9,22).

Такой тип общения наставника с его подопечным неосуществим при условии массовой проповеди. Но даже и при наибольшей близости к идеальному типу проповеди проповедник не может обойтись без словесного выражения, более или менее точно передающего смысл того, что он ясно видит, не может не опираться на уже имеющиеся свидетельства, устное предание, писание. Обращение же к слову плодотворно только в том случае, если оно будет понято; слово предполагает истолкование. Проповеднику, по словам апостола Павла, необходим дар истолкования, чтобы слово его было в назидание другим. «В церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на (незнакомом) языке» (I Коринф., 14, 19), т. е. слов, значение которых скрыто от слушателя.

С ростом церкви, когда общины верующих становятся все более многочисленными, в деятельности проповедников все большее место должна занимать словесная проповедь, опирающаяся не на личную духовную связь с другим человеком, а на текст. Истолкование его для непосвященных должно основываться только на апелляции к понятной и доступной картине мира. В первые века христианства проповедь осуществляется в сфере языческого мира античности, и естественно, что именно рациональные конструкции античных мыслителей (стоицизм, платонизм) используются для этой цели.

Построение первой такой картины мира действительно осуществляется в трудах ранних христианских апологетов (II—III вв.). Задача апологетов — защита христианства против язычников, и они вынуждены пользоваться языком и понятиями язычников, независимо от их личного отношения к языческой мудрости: скажем, Юстин (ок. 105—ок. 166) считает, что можно использовать из предшествующего культурного наследия все, созвучное христианству [16] «Все, что правильно сказано людьми, (все это) наша, христиан, собственность», — пишет он во «Второй апологии» (Цит. по: [94, 13]). , тогда как ближайший его ученик Татиан (род. 120) враждебно относится к языческому знанию, преимущественно к греческой философии.

Но принимать ли греко-римскую ученость или не принимать ее — все равно влияние ее на разработку рациональной формы выражения христианского мировоззрения несомненна. Нахождение такой формы выражения было очень важно для проповеди и защиты христианства, но воспользоваться ею мог проповедник или апологет, чей облик характеризуется качествами несколько иного плана, чем у наставляющего личным примером. Образованность, т.е. обширность познаний, ум, воспитанный на философских предметах, владение искусством убеждения, для чего очень полезны риторика и логика, — все это теперь неотъемлемые достоинства проповедника. Конечно, главным остается собственный религиозный опыт, но и перечисленные качества тоже настолько важны, чтобы стоило всему этому учиться.

Апологетическая и проповедническая деятельность, которая только расширяется, когда христианская религия становится господствующей, как это было в средневековом обществе, диктует определенные черты системы образования и научно-философской культуры средневековья. Доминирующими областями становятся три: во-первых, то, что позволяет владеть словом (красноречие, искусство убеждения, искусство истолкования текста); во-вторых, то, что позволяет построить связную и достаточно наглядную картину мира в рамках христианского вероучения; в-третьих, предписания, необходимые для устройства жизни, согласующиеся с вероучением. Поэтому весьма влиятельными становятся дисциплины логического цикла: грамматика, риторика и диалектика (собственно логика). Очень важны также практические науки: этика, экономика и политика. А центральное место принадлежит теологии, доктрине, трактующей основания христианского мировоззрения. Формирование этой доктрины, содержащей связную и обозримую картину мира, осуществляется трудами писателей патриотического периода, и это идет одновременно с артикулированным выражением ее принципов в христианской догматике. В этой деятельности неизбежно использование античной философии, в том числе и космологии, а вместе с последней — того или иного набора конкретных знаний о мире.

Наиболее влиятельной из философских систем античности в этот период и наиболее приемлемой для христианских мыслителей патристической эпохи был неоплатонизм, а потому необходимый круг научных знаний о мире был задан пифагорейско-платонической программой как математический квадривиум. Если присоединить сюда собрание физических представлений, присутствующих в научной культуре раннего средневековья как часть энциклопедий, трактующих о природе, то мы и получим перечень всего того, что входило в состав научной культуры раннего средневековья и определило образовательные программы и первые средневековые классификации наук.