Лансель Серж - Ганнибал

Мы не могли удержаться, чтобы не привести целиком эту пространную цитату, замечательную во многих отношениях. Прежде всего она замечательна своими литературными достоинствами, которых не в состоянии полностью затмить даже перевод. Но особенно интересен этот отрывок тем, что приоткрывает перед нами некоторые тайные пружины римской историографии, приходившие в действие всякий раз, когда речь в ней заходила о Ганнибале. Сам же Тит Ливий недаром считается одним из самых авторитетных римских историков. Итак, он набросал перед читателем, если можно так выразиться, типовой портрет молодого воинского начальника. Впрочем, целым рядом черт этот портрет выходит за рамки стереотипа, очевидно, благодаря авторским заимствованиям у прямых очевидцев описываемых событий — таких, как Сосил или Силен (на последнего Тит Ливий порой ссылается), или посредников, таких, как Целий Антипатр. Но субъективность историка с головой выдает попытка очернить «моральный облик» юного Ганнибала, хотя бы потому, что он «награждает» своего героя пороками, которых тот еще просто не успел проявить. Знаменитая фраза cum hoc indole virtutum atque vitiorum triennio sub Hasdrubale meruit [40] Будучи одарен этими хорошими и дурными качествами, он в течение трех лет служил под началом Гасдрубала. (XXI, 4, 10) звучит заключительным аккордом этого «программного» опуса, и автора, похоже, ничуть не смущает тот факт, что он в своих оценках забегает далеко вперед. Объясняется все это достаточно просто. Открывая свою третью «декаду», почти целиком посвященную войне с Ганнибалом, описанием облика карфагенского полководца, автор как бы заранее предупреждает читателя, что человек, против которого пришлось воевать Риму, был, конечно, гениальным военачальником, но в то же время личностью без всяких моральных устоев. И «inhumana crudelitas» [41] Бесчеловечная жестокость. , и «perfidia plus quam Punica» [42] Более чем пунийское вероломство. — на самом деле ярлыки, основательность которых мы постараемся проверить, хотя бы путем сравнения с оценками Полибия [43] Характеристика Ганнибала, принадлежащая перу Полибия, великого ученого, лично беседовавшего с боевыми соратниками карфагенского полководца, действительно намного интереснее Ливиевой. К сожалению, автор ее не приводит. Читатель может ознакомиться с ней в предисловии. .

Не менее символично и применение Титом Ливием такого театрального приема, как настойчивое подчеркивание совершенного сходства сына с отцом. Здесь на физическом уровне выражена та же преемственность, которая на уровне духа легла в основу пресловутой «клятвы» в ненависти к Риму. Впрочем, вполне возможно, что сходство действительно существовало, тем более что мы понятия не имеем, как выглядел Гамилькар, ни одного из портретов которого до нас не дошло. И, раз уж мы заговорили о таких вещах, как внешний облик, коснемся заодно и проблемы изображений молодого Ганнибала. В самом начале этой книги мы уже выразили сожаление в связи с тем, что, располагая богатейшей коллекцией вымышленной иконографии, мы не имеем под руками ни одного портрета реального Ганнибала. Да поверит нам читатель: это признание дается автору нелегко.

В музеях мира и их запасниках скопилась тьма-тьмущая анонимных мраморных и бронзовых скульптур, и специалисты проявляют чудеса изобретательности, стараясь установить, кто есть кто. Порой случается, что удачная атрибуция заставляет пересмотреть результаты нескольких предыдущих. Именно это произошло с изумительной красоты бюстом, найденным около полувека назад в марокканском городе Волюбилисе и ныне хранящемся в Рабатском музее. Портрет последовательно считали изображением Гиерона II Сиракузского, Клеомена III и Аттала, пока ученые не сравнили бюст с двумя мраморными изваяниями, одним из Копенгагенского, другим из Мадридского музеев, и не пришли к выводу, что все они изображают одного и того же человека, а именно мелкого мавританского царька Юбу II, эллинофила и эрудита, которому покровительствовал Август, устроивший его брак с еще одной «марионеточной» принцессой — дочерью Антония и Клеопатры. Действительно, одна из резиденций Юбы как раз находилась в Волюбилисе. Однако при дальнейшем сравнении этих скульптур с другими точно атрибутированными изображениями мавританского царя — мраморными бюстами из алжирского Шершеля, античной Кесарии, где располагалась еще одна резиденция Юбы, и мраморным же бюстом из музея Лувра — специалистов охватили сильнейшие сомнения. Из этих-то сомнений и родилась еще одна гипотеза, поддержанная рядом блестящих ученых, что бюст из Волюбилиса, как и очень с ним схожие бюсты из Копенгагена и Мадрида, на самом деле являются скульптурными изображениями молодого Ганнибала (G. Picard, 1965, pp. 31–34; 1967, pp. 104–108). Весьма заманчивая идея! И как хочется с ней согласиться, признав в прекрасном юноше чисто александрийского типа молодого командира пунийцев! Увы, у этой гипотезы есть и свои слабые места. Во-первых, идентификация производилась на основе предположения, выдвинутого британским нумизматом Э. С. Г. Робинсоном, «узнавшим» Ганнибала на аверсе хорошо сохранившегося серебряного сикла баркидской чеканки. К сожалению, сегодня специалисты склоняются к мнению, что на монетах этого типа, как мы уже имели случай сообщить читателю в связи с проблемой портретистики Гасдрубала, изображались не люди, а божества. Ну а во-вторых, признаемся честно: украшенный диадемой профиль, выбитый на монете, если и напоминает красивого юношу из Волюбилиса, то jxtym отдаленно. Будем утешаться тем, что в этой неопределенности есть и своя хорошая сторона: она открывает простор нашему воображению.

Мы не знаем, о чем думал Ганнибал в тот день, когда армия провозгласила его своим главнокомандующим, тем более не знаем, роились ли в его голове планы войны с Римом на италийской земле. Тит Ливий уверен, что роились (XXI, 5), и если он не напал на Сагунт немедленно, то лишь потому, что не хотел нести ответственность за развязывание войны, а предпочитал повернуть дело таким образом, чтобы со стороны казалось: в эту войну его втянули непрекращавшиеся стычки с кельтиберами (XXI, 5, 3). В сущности, это означало бы одно из первых применений на практике «теории домино». Полибий, настроенный более позитивно (III, 14, 10), считает, что молодой военачальник не стал затевать конфликта с Сагунтом, способным обратиться за помощью к Риму, не из тактических, а из стратегических соображений, надеясь прежде укрепить и расширить свою власть над остальной частью Испании. Именно это, уверяет греческий историк, завещал ему отец — Гамилькар. Что ж, если Ганнибал действительно уже тогда понимал, что широкомасштабной конфронтации с Римом не избежать, особенно после того, как римские легионы устранили галльскую угрозу в долине По, ему, конечно, пришлось задуматься над созданием надежного тыла в Испании. Позже мы убедимся, что трагический для Карфагена исход войны решился вовсе не на италийской земле, после битвы при Метавре, а в Испании, когда в 210 году Сципион сумел захватить Новый Карфаген.