Лансель Серж - Ганнибал

Надо думать, что меньше всех тому обороту, который приняли события, удивился сам Ганнибал. Шансов на то, что Рим никак не отреагирует на осаду и взятие Сагунта, хотя бы и с опозданием, почти не было, с другой же стороны, он отлично знал, что в Карфагене его надежно прикрывает баркидский клан. Поэтому готовиться к осуществлению плана, наверняка задуманного давно, он начал загодя. И хотя у нас нет никаких тому материальных свидетельств, кажется более чем вероятным, что не позже 219 года, а возможно, и еще раньше он уже прощупывал почву в областях, населенных вольками (Русильон), а также салиями и аллоброгами. Через переводчиков он вел переговоры с обитателями земель, через которые пролегал задуманный им маршрут. И мы знаем совершенно точно, что накануне осуществления своих планов он принимал в Новом Карфагене депутацию галльских племен. Не будем забывать, что в те времена расстояния казались куда длиннее, чем теперь, поэтому, принимая то или иное решение, требовалось проявить недюжинные способности к предвидению. Согласно отчету, составленному неким флорентийцем в XV веке, путешествие от Барселоны до Монпелье занимало в среднем 10 дней. Очевидно, в эпоху Ганнибала, когда дороги были хуже, а путь опаснее, да и подходящего места для ночевки могло не оказаться, этот срок мог быть еще длиннее, пусть и ненамного. Медлительность тогдашнего сообщения имела и свои преимущества, примером чему может служить знаменитый в античности анекдот про милетского военачальника Гистиея, написавшего секретное донесение на выбритой голове гонца: за время пути волосы успели вырасти, скрыв текст письма.

После взятия Сагунта Ганнибал отвел войско на зимние квартиры в Новый Карфаген. Здесь он и получил сообщение о результатах римского посольства в Карфаген. Начиналась зима 219/18 года. План будущей кампании у него уже созрел, и судить об этом мы можем по тому, что он на всю зиму распустил по домам солдат-иберов — отдыхать и набираться сил. Сам же он посвятил это время осуществлению целого ряда мер, как наступательного, так и оборонительного характера. Для укрепления африканских гарнизонов он направил в метрополию несколько отрядов иберов: 13 850 пеших воинов, в чье вооружение входила кетра — небольшой круглый щит; 1200 всадников и 870 пращников-балеарцев. Эти цифры приводят и Тит Ливий (XXI, 21, 12), и Полибий (III, 33), причем последний дает объяснение их поразительной точности. Оказывается, Ганнибал приказал выгравировать эти данные на бронзовой табличке, хранившейся на мысе Лациний, в Южной Италии, где Полибий и имел возможность лично с ними ознакомиться. Подкрепление предназначалось для обороны Карфагена и других пунийских городов, в частности города «метагонитов», как называет его Полибий (III, 33, 12–13). Речь идет о поселениях нумидийского племени масесилов, на месте которых ныне стоит алжирский город Константина (J. Desanges, 1980, р. 188). Здесь же Ганнибал приказал набрать четыре тысячи юношей из лучших местных семейств — помимо помощи гарнизону они одновременно выполняли и роль заложников. Напротив, из Африки он вызвал в Испанию значительные контингенты разных родов войск.

Заботиться об охране своих испанских владений его заставляла уверенность в том, что по возвращении из Карфагена римские посланцы направятся объезжать северные области Иберийского полуострова, рассчитывая склонить на свою сторону местное население (Тит Ливий, XXI, 19, 6–8). В Каталонии тогда обитали баргусии и близкие к ним вольциане; не исключено, что последние являются теми самыми вольками, которые удерживали Русильон. И хотя римляне получили от вольциан совсем не тот ответ, на который рассчитывали, — руины Сагунта, разумно возразил им вождь этого племени, не лучшая приманка к союзу с Римом! — необходимости превратить большую часть Испании в надежный «оплот» Карфагена это не отменяло. Своему брату Гасдрубалу, на которого он собирался оставить Испанию, Ганнибал передал под командование пешее войско, усиленное 11 855 африканцами, тремя сотнями лигурских и пятью сотнями балеарских пращников. Неплохим подспорьем должен был стать и 21 слон. Конное войско Гасдрубала также в основном состояло из африканцев: 450 «лиофиникийцев» — солдат смешанных кровей родом из тунисского Сахеля, но главным образом 1800 нумидийцев и мавров.

Это перемешивание имело свой смысл. Таким способом Ганнибал хотел связать своих солдат, служивших в Африке и в Испании, чувством общей солидарности, и мы должны признать, что действовал он в данном случае не столько как полководец, сколько как тонкий политик. Кстати сказать, поступать аналогичным образом ему приходилось и раньше, вероятнее всего, в 220 году. Мы помним, что его предшественник Гасдрубал Красивый женился вторым браком на испанке, и произошло это вскоре после кончины Гамилькара.

От Тита Ливия (XXIV, 41, 7) мы узнаем, что и Ганнибал, в свою очередь, взял в жены иберийскую девушку родом из Кастулона, одного из крупнейших в то время городов верхней Андалусии, близ Линареса. Этот город издавна привлекал внимание финикийцев Гадеса своими рудниками, а о его древнем богатстве без слов рассказывали прекрасные образцы произведений искусства, выполненные в восточном стиле. Чуть больше об этом браке сообщает нам Силий Италик. Избранницу Ганнибала звали Имилька, но только это вовсе не греческое, как думал латинский поэт, а чистейшее пунийское имя («Пуника», III, 97-105). Как доказали современные исследователи, в нем легко угадывается семитский корень «mlk», что значит «вождь», «царь» (G. Picard, 1967, р. 119). Но следовать дальше за Силием Италиком в его романтических построениях представляется нам довольно-таки рискованным. Так, он утверждает, что от этого союза якобы родился сын, увидевший свет прямо под стенами осажденного Сагунта. Далее, перед отбытием в Италию Ганнибал якобы переправил мать с малышом в Гадес, а оттуда в Карфаген, чтобы избавить их от превратностей войны. Завершает картину образ Имильки, застывшей на берегу со взором, обращенным к испанским берегам, туда, где тают в морской дымке силуэты удаляющихся кораблей…

Теперь вернемся к действительности. Перед тем как покинуть Испанию, Ганнибал в самом деле ездил в Гадес, чтобы, как уверяет Тит Ливий (XXI, 21, 9), вознести дары по обету Геркулесу и «взять на себя новый обет». Вольнодумец Полибий не счел нужным упоминать об этом эпизоде, впрочем, не исключено, что он о нем просто не знал. Так или иначе, Геркулес — это, конечно, Мелькарт, по-финикийски «Царь города», покровитель Тира, но одновременно и божество финикийских завоеваний. Посвященный ему огромный храм, стоявший на берегу «внешнего моря», то есть океана, словно приглашал к дальним путешествиям. Позже мы покажем, что он занимал особое место в семейном пантеоне Баркидов, а заодно припомним Титу Ливию его безапелляционную характеристику, данную молодому Ганнибалу, особенно то место, где говорится про сына Гамилькара «nulla religio» [49] Никакой веры (лат.). . Может быть, стоит согласиться с одним из самых проницательных экспертов по нашей теме, который предположил, что римский историк, довольно часто приводящий примеры искренней религиозности карфагенского полководца, в данном случае просто повторил упрек, зародившийся в пунической среде, конкретно, в кругах, враждебных Ганнибалу, но не сумел его критически оценить просто потому, что недостаточно хорошо разбирался в тонкостях теологических споров, характерных для финико-пунийцев (G. Picard, 1967, р. 114). Это очень любопытная гипотеза, однако нам представляется более вероятным, что Тит Ливий просто хранил верность своему главному источнику, римской анналистике, и воспроизвел в готовом виде привычную для римлян хулу по адресу безбожия Ганнибала (W. Huss, 1986, pp. 223–238), и даже не столько безбожия, сколько святотатства, а это обвинение в античные времена значило немало, особенно среди римлян. Мы же еще раз повторим для себя сделанный раньше вывод о необходимости в дальнейшем вносить некоторые коррективы в трактовку событий, представленную падуанским историком.