В. Злыгостев - Субэдэй. Всадник, покорявший вселенную

После того как в марте — апреле 1248 года [12, с. 179] Великий каан Гуюк, говоря словами Джузджани, «…переселился из мира сего и сошел в ад» [38, с. 251], монгольскую державу вновь залихорадило в политической борьбе. Бату и Соркуктани не удалось и в этот раз одержать верха в схватке за власть над угэдэидами, а вдова Гуюка Огул-Каймыш завладела местом, с которого пару лет назад правила Туракина. Начался очередной виток междоусобных склок внутри «Золотого рода», окончания которого Субэдэй-багатуру уже не суждено было увидеть. Участвовать в новом противостоянии чингисидов у него не было сил. Старый воитель после устранения Гуюка мирно завершал жизнь в своем улусе. Видимо, он относился к той категории военачальников, о которых, и конкретно о Субэдэе, Жан-Поль Ру в своем исследовании размышляет: «Монголы все же были привязаны к той степной жизни. После длительных походов они мечтали лишь об одном: возвратиться к себе и жить в своих юртах. Так поступил один из самых крупных монгольских полководцев — Субэтэй, который мог бы управлять странами и народами, но вместо этого скромно окончил жизнь в родной юрте в степи» [59, с. 62].

Да, Субэдэй не стал наместником в покоренных странах, подобно Мухали, Чормагуну или Байджу. Миссия, которая была предопределена ему Чингисханом, заключалась в другом — он готовил почву для следовавших за его туменами правителей. Однако до их прибытия Субэдэй достаточно эффективно, в буквальном смысле, властвовал в завоеванных землях, будь то Китай, Закавказье или Дешт-и-Кипчак. Эффективность той власти основывалась на насилии и терроре, оправдания которым, повторюсь, нет, но навряд ли Субэдэй, истинный последователь Чингисхана и сын своей эпохи, раскаивался перед смертью в кровавых деяниях, принимать самое активное участие в которых ему довелось.

Но, как воин и багатур, он не мог не помнить о своих наиболее ярых и несгибаемых даже перед лицом смерти противниках. Это были самые замечательные ратоводцы Евразии XIII столетия, имена которых навсегда останутся рядом с именем Субэдэя, они навечно обречены дополнять предсмертный подвиг одних и славу их победителя. Тохтоа-беки и Куду, меркиты, Вэньян Хэда и Вэньян Чен-хо-шан, чжурчжэни, Евпатий Коловрат, русский, Бачман, половец — все они в самых разных уголках континента, в разное время защищая свои очаги, не побоялись скрестить мечи с первым полководцем монгольской империи, который доживал ныне последние дни свои совсем недалеко от тех мест, где покоился прах Чингисхана.

Нет смысла моделировать условия, в которых высокочтимый багатур и нойон проводил время в своем улусе, ясно одно — здесь он был и царь, и Бог, строжайшая дисциплина, властвовавшая в туменах, водимых им когда-то, распространялась отныне и на его «гражданских» подданных. Ведя незамысловатый, полный зависимости от природных явлений образ жизни кочевника, Субэдэй навряд ли вспоминал дворцы азиатских владык или терема русских князей как образцы жилищ, ибо, бывало, грелся он, чаще находясь не внутри их, а снаружи, наблюдая, как огонь уничтожает, может быть, неповторимые творения безвестных зодчих. Эталонами красоты для Субэдэя, несомненно, являлись бескрайние просторы родных степей, горные и лесные урочища, непроходимые дебри тайги, места, в которых он провел детство и юность, где охотился и впервые пролил кровь врага, где зимой лютый мороз, а летом нестерпимо обжигает зноем, где конь несет в ночь и стрелы жужжат над головой, а через седло переброшена выкраденная красавица…

Отныне о молодости своей Субэдэю оставалось лишь вспоминать, наблюдая с почетного места за тем, как на праздниках схватываются в борцовских поединках батуры, как разят едва видимую мишень лучники, как смельчаки вступают в единоборство с разъяренным боевым яком. И разве не всплывали в воспоминаниях его образы друзей, с которыми он мечтал когда-то доскакать до края вселенной — богатыря Хубилая, летящего «на ветре» Джэбэ, отчаянного поединщика, брата своего Джэлмэ. Все они выходцы из «первого набора» Чингисхана, его «колченосцы», включая Боорчу, Борохула, Мухали и многих других, чьи образы уже угасали в памяти, отошли в мир иной, а об их подвигах отныне пели песни у костров от Днепра до Янцзы.

Вот и здесь, в расположенной в непродуваемой ветрами низинке, на берегу степной речки, вставке Субэдэя, старый, как сам хозяин, прижившийся у его юрты улигэрчи, дергая струны сделанного из лошадиного черепа морин хуура, дребезжащим голосом пел:

[37, с. 182–183].

Невеселые мысли навевала на Воителя эта некогда любимая Чингисханом песня, ведь ему не удалось достичь «последнего моря», а горести, принесенные завоевателями десяткам стран и народов, внезапно в последний год жизни Субэдэя бумерангом обрушились на Монголию, кочевое хозяйство которой оказалось подвержено стихийному бедствию. «В тот же год была большая засуха, воды в реках совершенно высохли, степные травы выгорели — из каждых 10 голов лошадей или скота 8 или 9 пали, и люди не имели чем поддерживать жизнь. Все князья и каждый обок направляли посланцев во все области южнее Яньцзина — собирать ценные товары, луки со стрелами и предметы конной упряжи; то же в Хайдун [176] Имеется в виду бассейн р. Амур (Золотая орда в источниках. Т. 3: Китайские и монгольские источники. С. 276). — набрать ястребов и соколов-сапсанов; а гонцы на перекладных шли потоком, днем и ночью, не переставая, силы народа совершенно истощились» [12, с. 179–180].

Как видно, Субэдэю, подобно другим нойонам, пришлось усилить контроль на ямских постах, обеспечивая их бесперебойную работу, а также предоставить ограниченную Ясой свободу передвижения членам подвластного ему улуса, дабы они не погибли от голода и могли восполнить падеж скота. Сам он под камлания шаманов, выкрикивающих заклинания, приносил жертвы и молился. Молился и по другому поводу, как всякий неординарный человек, он видел, что конец его близок, и готовился к смерти.