Геннадий Пожидаев - Страна симфония

Четвертая линия — лирическая. Вот что пишет о ней Прокофьев:

„Вначале она появляется как лирико-созерцательная, порою не совсем связанная с мелодикой… Эта линия оставалась незамеченной, или же ее замечали задним числом. В лирике мне в течение долгого времени отказывали вовсе, и, непоощренная, она развивалась медленно. Зато в дальнейшем я обращал на нее все больше и больше внимания“.

Да, главного-то поначалу в Прокофьеве не заметили, а может, и не стремились заметить. А ведь в этой лирической линии, как в зеркале, отразился сам Прокофьев. В этом я еще больше убедился, обратив внимание на происхождение всех перечисленных композитором линий его творчества. Все, кроме лирической, рождены в результате сильных впечатлений детства и получили с годами более или менее основательное развитие. Лиричность же пробивалась из глубины души.

Сначала лиричность была незаметным и, казалось, никому не нужным ростком, лишь изредка напоминающим о себе в некоторых сочинениях композитора — „Сказке“, „Снах“, „Легенде“. Всего Прокофьев назвал около 15 таких пьес, написанных им до 1919 года. Вот эта четвертая линия, без сомнения, и есть исток Седьмой симфонии.

Итак, ручеек лиричности найден. Еще робкий и незаметный, он струится в тени огромного леса. И солнце Скифской сюиты не смогло отразиться в нем. А этот „лес“ современники, конечно, не могли не увидеть.

Вот как писал о творчестве Прокофьева известный музыковед Б. Асафьев:

„Прокофьев владеет даром свободы и легкости творчества. Он не надумывает и не дрожит над каждой темой. Он их кидает щедро, пригоршнями. Ему некогда отшлифовывать или выпиливать. И зачем? Ему важно утвердить свою буйную волю и высказать в музыке про обуявшую его жажду жизни, здоровой, мощной, идущей напролом и ни перед чем не склоняющейся. Прокофьев — буян, но его буйство — радостно и заразительно…“

Нельзя сказать, чтобы это „буйство“ все понимали. Даже с близкими людьми у Прокофьева бывали недоразумения по поводу некоторых его сочинений. Композитор вспоминает, что однажды, увлекшись сочинением оперы „Игрок“ на сюжет Достоевского, он не заметил, как в комнату вошла мать. Услышав невероятные звучности, которые извлекал из инструмента ее сын, она в отчаянии воскликнула: „Да отдаешь ли ты себе отчет, что ты выколачиваешь на своем рояле?“ После этого они поссорились на два дня. И нужно было определенное время, чтобы, остыв от пристрастия к своему произведению, композитор мог дать ему истинную оценку. Так, вернувшись к „Игроку“ через десять лег, он, по собственному признанию, увидел, что в нем было музыкой, а что рамплиссажем [1] Рамплиссаж (франц.) — буквально: заполнение, длинноты; здесь: общие места. , прикрывавшимся страшными аккордами».

Но ручеек лиричности в конце концов заставил обратить на себя внимание. Это случилось неожиданно даже для самого композитора.

Как-то Прокофьев заметил, что темы, сочиненные без рояля, бывают более удачны, так как пальцы, бегая по клавишам привычными движениями, «вмешиваются» в творчество композитора. Тогда он решил написать целую симфонию без помощи рояля и выбрал стиль музыкального письма, близкий к Гайдну, то есть прозрачный, ясный. Так, думалось ему, легче выполнить эксперимент, пустившись в «опасное плавание без фортепьяно». Композитор считал, что, если бы Гайдн жил в это время, он сохранил бы свою манеру письма, хотя и приобрел бы кое-что от нового времени. Симфонию он назвал из озорства «классической», чтобы «подразнить гусей». Но симфония удалась, и ее любят именно за «гайдновскую» ясность и еще за «кое-что от нового», что внес Прокофьев. Музыканты признали, что Прокофьев не только «буян», но и тонкий лирик.

В биографии композитора я прочитал, что вскоре после Октябрьской революции он уехал в заграничную командировку. Уезжал ненадолго, а получилось на годы. Почему затяну лось возвращение? В автобиографии композитор пишет: «Я думаю, основной и главной причиной было то, что я тогда все еще не осознал все значение событий, происходивших в СССР. А эти события требовали сотрудничества от всех граждан: не только от людей политики, как я думал, но и от людей искусства. Кроме того, затягивал ритм установившейся жизни: издание сочинений, корректуры; даты концертов, желание доказать свою правоту в спорах с другими композиторами и другими музыкальными направлениями. Не последнюю роль играли и семейные дела: длительная болезнь и смерть матери, женитьба, рождение сына».

Годы, проведенные на чужбине, конечно, не могли не сказаться на творчестве композитора. Он продолжал много сочинять. Но удачными были произведения только первых лет, задуманные и начатые еще в России.

Прокофьев внутренне переживал свою оторванность от Родины. Поэтому понятно, что он с радостью согласился на предложение сочинить балет на советский сюжет. «Я не верил своим ушам. Для меня как бы открылось окно на воздух…» — вспоминал он. Балет назывался «Стальной скок». Поставленный в Париже, он имел успех. Газеты писали: «Сергей Прокофьев заслуживает быть знаменитым. Как апостол большевизма, он не имеет себе равных… Прокофьев путешествует по нашим странам, но отказывается мыслить по-вашему».

Но постепенно композитор начал терять твердую почву под ногами. «Нет идей!» — восклицает он в одном из писем. «Предков моих не ведаю и, куда иду, не интересуюсь», — пишет в другом.

Так было с балетом Прокофьева «На Днепре». Композитор решил удовлетворить любовь французского зрителя к короткому спектаклю, где главное не лирический сюжет, а хореографические эффекты, и сделал это неудачно. Прокофьеву казалось, что он проявил недостаточную изобретательность в музыке. Но главная причина неудачи, по-моему, та, что композитор не мог проявить здесь своей природной сердечности. Когда я прослушал один из наиболее «лирических» номеров этого балета, мелодия показалась мне надуманной, холодной, написанной без участия сердца.

О некоторых сочинениях, не имевших успеха, мнение автора оставалось неизменным. Особенно интересно его признание по поводу Четвертой симфонии. Хотя симфония успеха не имела, Прокофьев любил ее за «отсутствие шума и большое количество материала». Между прочим, то, что нравилось ему в Четвертой, в будущем станет одним из существенных качеств Седьмой симфонии.

Композитор устал от шума. Устал от искусственности. Мысль о возвращении на Родину не покидала его. И вот он на родной земле. Произошло, по существу, второе рождение Прокофьева. Он обрел душевное спокойствие и ясность, и это сказалось на его творчестве. За двадцать последующих лет он опубликовал около 75 опусов (отдельных сочинений или циклов), что более чем в три раза превосходит все созданное им за границей в течение 14 лет.