Николай Никонов - Певчие птицы

Я едва успел дернуть шнур и через мгновение стоял над сетью, разглядывая невиданную белоголовую пташку. Синяя полоса через глаз подсказала мне, что это лазоревка. Но какая? Князек! Белая лазоревка!!

С великой осторожностью я распутал добычу и, чтобы не выпустить как-нибудь, сунул руку с вцепившейся в пальцы синичкой подальше за пазуху. Потом выпустил снегирей, еще затопчут красавицу, и посадил лазоревку в носилку. Теперь я торопился на разъезд, беспокоясь, как бы доставить птичку живой и невредимой. Охотник я тогда был неважный: ни мучных червей, ни муравьиных яиц в запасе у меня не было.

Дома высадил лазоревку в матерчатую куролеску, надавил кедровых орехов, семечек, конопли, поставил баночку с моченным в молоке хлебом. В кухне на русской печи нашлось с десяток полудохлых зимних мух. И они пошли в дело.

На другое утро, едва рассвело, я с тревогой заглянул в смотровое окошечко. Птица прыгала по жердочкам как ни в чем не бывало. Вот схватила орешек, зажала в лапке, стала быстро, толково долбить, отщипывать желтоватую масляную мякоть. Она ела с видимым удовольствием.

Три года прожила у меня эта лазоревка и была выпущена в тех же местах, где поймана. Я не встречал птички более умненькой и занятной. Как отлично она знала свою клетку, как забавно охотилась, летая по комнате за мухами и мелкой серой мошкарой в цветочных горшках!

Кормил я лазоревку хлебом в молоке, кедровыми орехами, семечками, сырым мясом, вареной картошкой. Летом в корм до половины примешивались свежие муравьиные куколки. Такой корм можно рекомендовать для всех князьков. На одних орехах или хлебе у лазоревки развивается болезнь глаз, подробно описанная в разделе о зябликах. Спасти заболевшую птичку очень трудно. Если болезнь не зашла слишком далеко, надо полностью исключить зерновой корм, давать больше мучных червей и сырого мяса, мотыля, мормыша. Воспаленные веки глаз смазываются слабым раствором марганца.

По качеству песни белая лазоревка относится к плохим, содержат ее лишь ради исключительной внешности. Клетка этой синичке нужна с частой решеткой, можно с мягким верхом или ящичная. Князек хорошо уживается в садках со всеми птичками. При садочном содержании неплохо повесить синичке берестяную дуплянку, в которой птица будет спать и прятаться. Самцы князьков отличаются несколько большей величиной и яркостью окраски. У молодых неперелинявших синичек на голове сероватое круглое пятно. Иногда в первый день лазоревка не берет корма. В таком случае надо накормить ее насильно, как указано в разделе о свежепойманных птицах.

Уже на 2-3-й день упрямая птичка начнет есть сама.

Говоря о синицах, живущих в болотных местах, не могу не упомянуть маленькую перелетную синицу-ремеза, совсем не известную птицеловам, но достаточно описанную всюду из-за своих странных гнезд, свитых из пуха и волосков, наподобие кошелька или варежки, пенькового цвета.

Ремез на Урале начинает встречаться южнее Свердловска. Уже под Каменском-Уральским я находил его гнезда, висящие на концах ивовых веток над самой водой. О содержании этой пискливой юркой синички ничего не могу сказать, ибо не ловил ее и не наблюдал в клетках.

Примерно до тех же мест доходит распространенная в дельтах рек и на степных озерах усатая синица. На озерах Челябинской области она встречается по тростникам, чаще осенью и весной. Птичка крупноватая, рыжего тона, долгохвостая и очень бойкая. Несмотря на все старания, мне не удавалось ее раздобыть. По рассказам очевидцев, усатая синица водится в тростнике и зимой.

Существует мнение, что камышевки не живут в неволе. Его распространяют те, кто камышевок не держал, а главное, не ловил. Замечу, что птицы действительно требовательны к уходу, ловить их трудно, но все они отлично живут в клетках при умелом обращении.

Видов камышевок, живущих в средней полосе летом, много. Большинство из них непригодны для содержания из-за трескучей надоедливости песни. Специальной ловли камышевок нет. Их добывают только исключительные любители. Остановлюсь на описании нескольких видов.

Все камышевки — типичные жители болот, влажных опушек, озерных пойм. Они есть и в заглохших сыроватых садах, и в травянистых оврагах. Камышевки сходно окрашены: буровато-рыжий цвет верха и светловатый охристый низ. Клюв у них сравнительно длинный, хвост закруглен, манера держаться и песня различны.

Самая известная камышевка, широко расселенная повсюду, — барсучок. Названа так за полосатую головку, чем отличается от других камышевок с однотонной окраской верха. В старинных руководствах она иногда называется поручейница камышевая.

Птичка эта с громкой, но трескучей песней, все чистые звуки которой перемежаются с характерным верещаньем, вроде: «цыри-цыри-цыри, чере-чере-чере, чип, чип, чип, чер, цыре-цыре, чип-чер-чер-чер».

Барсучок более прочих камышевок связан с водой, тростниками и поет всегда в поймах. Прилетает раньше других, в первой декаде мая. Для содержания в клетке по качеству пения он не годится, разве только с научными целями. То же можно сказать и о нескольких видах камышевок-сверчков, отличающихся от барсучка однотонной головой и песней, напоминающей треск зеленого древесного кузнечика или стрекотание цикады. С трудом веришь, что звуки, несущиеся из высокой болотной травы, издает не насекомое.

— Зер-зер-зер-зер-зер… — без остановки стрекочет сверчок соловьиный, отчасти похожий по окраске на соловья.

— Спр-р-р-р-р-р-р-р — пронзительно свиристит более мелкий и слегка пятнистый сверчок обыкновенный. Таково же примерно противное, по крайней мере для меня, колено в песне многих заурядных кенаров.

Камышевки-сверчки живут в травах и никогда не селятся у воды в тростнике, как барсучок. Прилетают они очень поздно, в конце мая, в числе последних пролетных птиц.

Но в семье камышевок есть и замечательные певцы, на содержании и ловле которых хочется остановиться.

Как-то, в самом конце мая, я ловил дубровника на прикормку в кустах по берегу речки. Возле моего точка, сделанного меж черемуховых кустов, все время пела непонятная и почти невидимая птичка. Она складно высвистывала куликом-чернышом, причитала канюком и чибисом, выкрикивала колена из песни славок, и все это размежалось и дополнялось коротенькой приговоркой: «чек-чек-чек, хи… чек-чек-чек».

Сперва казалось, что варакушка пересмешничает, но ведь варакушка всегда поет на виду, еще на кустик выскочит, на самую макушечку, а эта хитрая птичка на глаза не показывалась, шмыгала в глубине огромного — островиной — развалистого куста черемухи, насквозь поросшего корневыми побегами. Да и строй песни у птички был не тот. Кое-как, на четвереньках, пробрался я в куст, сделал прикормку. Очень загорелось мне добыть занятную говорушку. Через часок проверил — съедено все дочиста. Поставил самолов и только к полудню услышал его мягкий хлопок. Некрупная, с пеночку, долгоносая, буроватая сверху и светлая с грудки птица со страху опачкала мне руки. Да что поделаешь?! Дома с помощью определителя я установил, что поймал камышевку садовую. Поместил ее в клетку с деревянными спицами. Клетку обвязал полотенцем и поставил на окно. Прошла неделя, но круглохвостая упрямая пичуга молчала. Аппетит ее приводил меня в ужас: мучных червей и муравьиного яйца она съедала больше соловья. «Не самку ли поймал?» — грызло меня сомнение. В конце концов я выпустил камышевку в огород, и в тот же вечер в кустах смородины у забора послышалось ее красивое знакомое пение с характерным прищелкиванием. Камышевка старалась вовсю, а я ходил до темноты ее слушать и ругал себя за поспешность. Стоило продержать птичку еще какие-нибудь день-два, и она запела бы дома. В этом я не раз убеждался позднее, когда набирался терпения и «ждал» пойманных птиц.