Вадим Каргалов - Полководцы XVII в

Внимательно присматривавшийся к внутреннему и международному положению Польши, опытный воевода считал, что именно теперь наступил благоприятный момент для возвращения Смоленска и советовал не медля начинать военные действия: «У Литвы с Польшею рознь большая, а с турками мира нет; если государевы люди в сборе, то надобно непременно Литовскую землю воевать и тесноту чинить, теперь на них пора пришла; да приказывал, чтоб никак пленниками порознь не разменивались».

Но правительство Михаила Романова предпочло продолжать переговоры с польским королем, которые, как известно, закончились полным провалом. В 1610 году сейм санкционировал подготовку к новой войне, а весной 1617 года королевич Владислав выступил с войском в поход. Через Луцк и Могилев королевское войско двинулось к Смоленску. Королевич Владислав приказал взять с собой воеводу Михаила Шеина.

Историк С. М. Соловьев приводит очень интересные данные об изменившемся отношении поляков к прославленному воеводе: первый гнев уже прошел, и выдающемуся русскому полководцу отдавали должное: «Говорят, что в Смоленске очень занимали королевича и всех его окружавших разговоры Шеина с мальтийским кавалером Новодворским, принимавшим деятельное участие во взятии Смоленска; Новодворский рассказывал, как он брал, а Шеин — как он защищал город; оба соперника так подружились, что поклялись друг другу в вечном братстве». [28] Соловьев С. М. История России с древнейших времен. М., 1961. Кн. 5. Т. 9. С. 102–103.

Поход королевича Владислава на Москву провалился, начались мирные переговоры, которые завершились подписанием 1 декабря 1618 года перемирия сроком на четырнадцать лет и шесть месяцев. Одним из условий перемирия был размен пленными.

Однако возвращение воеводы Михаила Шеина на родину затянулось еще на полгода по обстоятельствам, от него не зависящим. В плену оказался и отец царя, митрополит Филарет Романов, что поляки старались использовать для давления на московское правительство. Вместе с Филаретом Романовым они «придерживали» и воеводу Шеина. Не лишним будет заметить, что и сам по себе воевода Михаил Борисович Шеин представлял влиятельную личность. Один польский хронист даже сравнивал Шеина с Гектором, сыном троянского царя Приама.

В результате размен состоялся только 1 июня 1619 года на речке Поляновке. Описание этого размена сохранилось: «Митрополит Филарет приехал к речке Поляновке в возке, а Шеин, Томила Луговской, все дворяне и пленные шли за возком пеши. На Поляновке сделаны были два моста, одним должен был ехать Филарет со своими московскими людьми, а другим Струсь с литовскими пленниками. И как скоро Филарет, Шеин, Луговской и все дворяне по мосту пошли, то бояре велели всем литовским пленникам идти по своему мосту». Обмен пленными проводился поспешно из-за вечернего времени: «Пересматривати по росписи всех пленных на лицо некогда, время уже вечернее, и если на обеих сторонах пересматривати, то дело втянется в ночь».

На русском берегу митрополита Филарета от имени царя и всего Российского государства приветствовали боярин князь Федор Иванович Шереметев и князь Данила Мезецкий. Отдельной «чести» удостоился и Михаил Борисович Шеин, его приветствовал от имени царя окольничий Артемий Измайлов, спросил о здоровье и произнес речь: «Служба твоя, раденье и терпенье, как ты терпел за нашу православную веру, за нас, великого государя, и за все православное христианство московских великих государств, ведомы, и о том мы, великий государь, радели и промышляли, чтоб вас из такой тяжкой скорби высвободить!»

Еще одна торжественная встреча ждала Михаила Борисовича Шеина неподалеку от Москвы. Запись об этой встрече, сохранившаяся в разрядных книгах, интересна потому, что содержала официальную оценку службы воеводы Шеина:

«Июня в 10 день государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Русии велел стольнику князю Степану Ивановичу Великого-Гагину ехати Звенигородскою дорогою, где встретить боярина Михайла Борисовича Шеина, да думного дьяка Томила Луговского и стряпчих и дворян и всяких людей, которые вышли из Литвы, и стольнику князю Степану Великого-Гагину говорити от царя и великого князя Михайло Федоровича всеа Русии боярину Михайлу Борисовичу Шеину:

„Великий государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Русии велел тебе боярину Михайлу Борисовичу Шеину говорить: был ты на государеве службе в Смоленске, и сидел от короля в осаде долгое время и нужу всякую и утесненье терпел; и как божьими судьбами сделалось, как король город Смоленск взял, и тебя взяли в полон и свели в Литву и Польшу, и в Литве за православную и крестьянскую веру страдал и нужи всякие терпел; а ныне от таких великих бед ты освободился и идешь к нам, и мы, великий государь царь и великий князь, жалуем тебя, велели спросить о здравии“».

По тем временам царское «жалованье» и «здравие» было великой честью!

В Москве боярин и воевода Михаил Борисович Шеин был принят царем и награжден за свою службу шубой и кубком — награда не слишком щедрая, если учитывать его подлинные заслуги перед Россией.

Потом несколько, лет Шеин был в большом почете. Но как бы не у дел, исполнял только придворную службу: сопровождал, царя во время загородных «походов» на богомолье, по нескольку раз в год (чаще многих других придворных!) обедал у царя и патриарха Филарета по торжественным дням, присутствовал при приемах иностранных послов — шведских, французских, голландских, турецких. В 1625 году Михаилу Шеину был пожалован почетный титул наместника Тверского. Несколько раз, в отсутствие царя, он «ведал» Москвой, что считалось знаком высокого доверия. Но для деятельного, привыкшего к беспокойной воинской службе человека всё эти поручения были, наверное, тягостными. Так продолжалось до того момента, когда в 1628 году воевода получил назначение в Пушкарский приказ. Чтобы оценить значимость этого назначения, нужно представить себе огромный объем работы по воссозданию боеспособности армии, столь необходимой для возвращения Смоленска. А этот вопрос постоянно находился в центре русской внешней политики.

После «Смутного времени» Россия в военном отношении была крайне ослаблена, причем речь идет не: только о прямых военных потерях, но и о разрушении той экономической базы, без которой невозможно создание боеспособной армии. Поместное землевладение оказалось разоренным, дворянам и «детям боярским» не на что было выходить на службу «людно и оружно». Городская экономика была подорвана, посадские люди не могли платить сполна государственное «тягло», средства на военные нужды отсутствовали. С большим трудом к началу тридцатых годов правительство сумело довести численность армии до ста тысяч человек, — такими были военные силы к концу прошлого столетия.