Фердинанд Опль - Фридрих Барбаросса

Решения рейхстага в Ронкалье осенью 1158 года, которые во многом должны расцениваться как поворот в итальянской политике Барбароссы или как, собственно, ее начало, привели в будущем к непосредственному влиянию Империи на власть консулата, до сих пор развивавшуюся в городах самостоятельно. При этом обнаруживаются разные виды такого влияния, которые в соответствующей своей характеристике являются отражением политических условий, но также и локальных, институциональных предпосылок. Сначала, где-то на рубеже 1158 и 1159 годов, произошло следующее: коллегия консулов в некоторых городах, например в Лоди, Кремоне и Пьяченце — после предварительной проверки этих лиц, — была санкционирована государем в такой форме, чтобы назначать туда людей как императорских potestates . За этим, без сомнения, скрывалось особенно настойчивое воздействие имперских властей на состав городского правления. Вскоре это должно было привести к новым волнениям (Милан, Пьяченца). В различных городах, расположенных по Виа Эмилия, но также в Вероне и в части Средней Италии, где с начала пятидесятых годов XII века явно вне всякой зависимости от Империи возникли городские режимы единоличного правления [498] См.: Ludwig Ch. Untersuchungen über die frühesten Todestaten' italienischer Städte. Wien, 1973. (Dissertationen der Universitat Wien; 90); Opll F. Stadt und Reich. S. 529. Anm. 35 a. , штауфеновский император мастерски использовал эти местные условия. Помимо прочего, возможно, было проще сохранять влияние на отдельную персону, чем на коллегию с чаще всего особым соотношением интересов и разнородной партийной солидарностью. В отношении же городов, на деле доказавших верность Империи, та затем позволяла себе в жестких столкновениях эпохи ослабить узду. Они получали утверждение избранных консулатов с назначением вполне выполнимого годового ценза за сохраняемые суверенные права (ценз за регалии) или даже без его назначения.

Непосредственное влияние Империи на имперскую Италию существенно усилилось прежде всего с момента триумфа над Миланом, которому в марте 1162 года довелось пережить горькую судьбу разрушенного города. Применительно к городам это привело к назначению внешних, нередко немецких подеста (производное от potestas ), которые действовали или наряду с сохранявшимися коллегиумами городских консулов, или даже единовластно. Известно, например, о назначении в Пьяченцу саксонца Арнольда фон Дорштадта, которому итальянцы за его пегую бороду дали прозвище Barbavaria. Другая возможность состояла в том, чтобы подчинить одному должностному лицу Империи несколько городов (Маркварду фон Грумбаху — Брешиа и Бергамо), окрестную область таких городов (Ламберту фон Нимвегену — территорию Кремы в округе Лоди) или даже не вполне определяемые городами зоны с собственными владельческими признаками (графу Госвину фон Хайнсбергу — Сеприо и Мартезану, то есть местность, традиционно оспариваемую друг у друга Миланом и Комо). Выселенные из своего города миланцы, как давний наиболее опасный элемент ломбардской антиимперской оппозиции, были отданы в подчинение собственному подеста — сначала епископу Генриху Люттихскому (Льежскому), затем другим.

Хотя мероприятия этих должностных лиц Империи, неприкрытое использование хозяйственных и финансовых возможностей этой высокоразвитой области и городов в целях, преследуемых Империей, по своей жесткости едва ли отличались от тех, которые раньше применялись самими коммунами, действия зарубежных господ должны были вести к нарастающему негодованию [499] Ср.: Brühl C. Die Finanzpolitik Friedrich Barbarossas in Italien / /Historische Zeitschrift. 1971. Bd. 213. S. 29 ff. . Напротив, штауфеновское имперское управление, распространившееся в то же самое время на Среднюю Италию, на этом пространстве нашло для себя благоприятные условия. Имевшиеся там структурные реалии — гораздо меньшее число центров коммунальной власти — делали более возможным вмешательство со стороны имперских властей. В Ломбардии нарастающее сопротивление должностным лицам государя, но также и, несомненно, неодинаковое обхождение с городами, например явное благоволение штауфеновской политики к Павии или Кремоне, приводили к беспорядкам, созданию питательной почвы для городских союзов и появлению их первых ростков, которые вскоре полноценно проявили себя как мощные силы противодействия штауфеновскому имперскому господству в лице Веронской лиги (Lega Veronese) на востоке Верхней Италии и Ломбардской лиги (Lega Lombarda) в главных ломбардских землях. Если в результате этого и потерпело неудачу утверждение собственного имперского управления в Ломбардии, и государь вынужден был в семидесятых и восьмидесятых годах XII века вступить на трудный путь компромисса с коммунами, то заключенный в 1183 году Констанцский мир, обозначивший конец многолетней борьбы, все-таки можно расценить как успех Империи. Отношения с миром коммун были тем самым направлены в упорядоченное русло, готовность обеих сторон к компромиссу привела к примирению. Мир обеспечил Империи не только налоговые сборы и, как следствие, финансовую базу штауфеновской политики, он и в политическом смысле открыл новые многообещающие возможности. Наряду с этим нельзя упускать из виду и благополучное сохранение возможностей для воздействия имперских властей на Среднюю Италию и влияния внутри нее: там в 1180-е годы структуры имперского управления смогли развиваться с определенным успехом и дальше.

Если, наконец, мы поднимем вопрос о смысле и реальной пользе итальянской политики Фридриха Барбароссы, столь остро дискутировавшийся в научной литературе начиная с середины XIX века, то сегодня уже твердо и без сомнений можно заявить о ее оправданности. Прогресс в исследовании раннештауфеновской эпохи применительно к этой проблематике очевиден настолько, чтобы разрушить анахронизмы. Несомненно, сначала необходимо указать на сильный побудительный момент, на расширение горизонта властителя, хотя в деталях уловить это вряд ли возможно. Благодаря ознакомлению с итальянской обстановкой Барбаросса столкнулся не только с большими проблемами, но и с политическими и экономическими возможностями нового свойства, и был вынужден искать ответы на эти вызовы. Итальянская политика, таким образом, породила процесс обучения, которое Штауфен воспринял и из которого извлек пользу. Выводы из него приводили монарха к пропастям, но также и к вершинам его правления и столь существенно определяют теперь его место в нашей исторической картине эпохи высокого Средневековья.

Однако наряду с этой пользой общего характера следует подчеркнуть прежде всего реальные политические выгоды, финансовые доходы, принесенные имперской политикой в отношении Италии. Требованием о взимании фодрума — сначала налога, ограниченного коронационным походом, — проявила себя тенденция к регулярному налогообложению, с системой регальных цензов, причем за уступку суверенных прав коммунам устанавливалась финансовая компенсация в пользу Империи. Но также и штрафные суммы, взыскиваемые с подчиненных городских противников, создавали прочный фундамент финансовой политики в имперской Италии, привлекали богатые экономические возможности этой страны для нужд штауфеновской имперской власти. Наиболее интенсивное развитие этот аспект имперской политики претерпел в начале шестидесятых годов XI[столетия, когда дело дошло до непосредственного использования финансовой силы имперской Италии, а также была введена собственная имперская монета в Верхней Италии. В нашем распоряжении имеются данные о ежегодных имперских доходах в размере 30 000 фунтов, а в одном случае даже 84 000 фунтов империалов (то-есть в единой имперской монете). Стоит подчеркнуть, что при этом не может говориться о регулярно поступающих суммах и что величина денежных средств скорее зависела от конкретного политического положения, в особенности от присутствия Империи, от пребывания государя в Италии. Но и при этом финансовые возможности правителя-Штауфена все равно оказываются включенными в большой европейский контекст, в рамках которого они уступали лишь возможностям норманнских держав в Англии и Сицилии. При этом не может быть и речи об эксплуатации Италии в том смысле, что эти доходы предназначались бы для нужд тех частей империи, которые лежали севернее Альп.