Ирвин Ялом - Когда Ницше плакал

Выбежав из комнаты, он помчался вниз по ступенькам к центральному посту персонала, потом в кухню. Он вернулся через пару минут, неся поднос с чашкой, кувшинчиком крепкого кофе, водой и несколькими таблетками. «Сначала выпейте эти таблетки – спорынья с солями магния для защиты желудка от кофе. Потом выпейте весь этот кофе».

Когда Ницше проглотил таблетки, Брейер спросил его: «Вы не хотите прилечь?»

«Нет, мы должны поговорить об этом!»

«Откиньте голову на спинку стула. Я погашу свет. Чем меньше зрительной стимуляции, тем лучше». – Брейер опустил шторы на всех трех окнах и приготовил холодный влажный компресс, которым прикрыл глаза Ницше.

Несколько минут они молча сидели в полумраке. Затем Ницше заговорил успокаивающим голосом.

«Между нами одни интриги, Йозеф, – все между нами, все так по-макиавеллиевски, так нечестно, вдвойне нечестно!»

«Что мне оставалось? – Брейер говорил тихо и медленно, чтобы не дразнить мигрень. – Может, нужно начать с того, что мне нельзя было соглашаться. Должен ли я был рассказать вам обо всем этом раньше? Вы бы развернулись на каблуках, и больше бы я никогда вас не увидел!»

Ницше молчал.

«Я не прав?» – спросил Брейер.

«Да, я бы сел на первый же поезд из Вены. Но вы лгали мне. Вы же давали мне обещания…»

«И я сдержал каждое, Фридрих. Я обещал сохранить в тайне ваше настоящее имя, и я сдержал это обещание. Когда Лу Саломе расспрашивала о вас – если быть точным, требовала отчета, - я отказался говорить на эту тему. Я даже не сообщил ей о том, что мы видимся. И было еще одно обещание, которое я сдержал, Фридрих. Помните, я говорил вам, что в коматозном состоянии вы сказали несколько фраз?»

Ницше кивнул.

«Еще вы сказали: „Помогите мне!“ Вы повторяли эту фразу снова и снова».

«Помогите мне!», – я так говорил?»

«И не раз! Пейте кофе, Фридрих».

Ницше допил чашку, Брейер снова наполнил ее крепким черным кофе.

«Я ничего не помню. Ни „Помогите мне“, ни другой фразы, „Нет гнезда“ – это не я говорил».

«Но это был ваш голос, Фридрих. Со мной говорила какая-то часть вас, и этому „вам“ я дал обещание помочь. И я никогда не предавал эту клятву. Пейте кофе. Я выписываю вам четыре чашки».

Ницше пил горький кофе, Брейер тем временем сменил компресс: «Как ваша голова? Вспышки света? Хотите помолчать какое-то время и передохнуть?»

«Мне лучше, намного лучше, – слабым голосом произнес Ницше. – Нет, я не хочу молчать. Молчание будет волновать меня еще больше, чем разговор. Я привык работать, когда во мне бушуют такие чувства. Но для начала дайте я попробую расслабить мышцы в висках и кожу черепа. – Три-четыре минуты он медленно и глубоко дышал, тихо ведя счет, потом заговорил: – Вот, так значительно лучше. Когда я считаю вдохи, как сейчас, я представляю, что мои мускулы расслабляются с каждой цифрой. Иногда я могу сосредоточиться, только когда концентрируюсь на дыхании. Вы когда-нибудь обращали внимание на то, что воздух, который вы вдыхаете, всегда прохладнее воздуха, который вы выдыхаете?»

Брейер наблюдал и ждал. Слава господу, пославшему мигрень! – думал он. Она заставляет Ницше, пусть ненадолго, но оставаться на своем месте. Холодный компресс позволяет видеть только его рот. Усы Ницше вздрогнули, как если бы он собирался что-то сказать, а затем, судя по всему, передумал.

Наконец Ницше улыбнулся: «Вы думали, что манипулируете мной, а я все это время думал, что манипулирую вами».

«Но, Фридрих, все, что было зачато во лжи, рождено было сейчас в честности».

«И – ах! – за всем этим стояла Лу Саломе, в любимой своей позе, держа поводья, с кнутом в руке, управляя нами обоими. Вы многое рассказали мне, но одну деталь все же упустили, Йозеф».

Брейер протянул к нему руки, ладонями вверх. «Мне больше нечего скрывать».

«Ваши мотивы! Это все – составление плана, все эти увертки – потребовало потратить много времени, много сил. Вы – врач, человек занятой. Зачем вам это? Зачем вы вообще согласились ввязаться в такую аферу?»

«Я сам часто задавал себе этот вопрос, – сказал Брейер. – Я не знаю, как вам ответить, могу сказать только, что я сделал это, чтобы доставить удовольствие Лу Саломе. Она очаровала меня. Я не мог отказать ей».

«Но вы же отказали ей, когда она последний раз появилась в вашем кабинете».

«Да, но я тогда уже познакомился с вами, дал вам обещания. Поверьте мне, Фридрих, ей это было не по вкусу».

«Я отдаю вам честь – вы сделали то, что мне самому никогда не удавалось. Но расскажите мне, чем в самом начале, в Венеции, она очаровала вас?»

«Я не думаю, что могу ответить на этот вопрос. Я знаю только то, что после получаса общения с ней я понял, что не могу ни в чем ей отказать!»

«Да, то же самое она делала и со мной».

«Видели бы вы, как смело она подошла к моему столику в кафе».

«Я знаю эту походку, – ответил Ницше. – Ее римский имперский марш. Она не утруждает себя заботой о преградах, словно ничто не может стоять на ее пути».

«Да, и этот ореол непоколебимой уверенности! А еще в ней есть что-то от самой свободы – ее одежда, ее волосы, ее платье. Она полностью свободна от условностей».

Ницше кивнул: «Да, ее свобода поразительна – и восхитительна! Этому нам всем можно у нее поучиться. – Он медленно повернул голову, и на лице его появилось довольное выражение – боли не было. – Мне Лу Саломе иногда кажется мутантом, особенно если принять во внимание тот факт, что этот бутон свободы расцвел в самой дремучей чаще буржуазного общества. Вы знаете, ее отец был русским генералом. – Он взглянул Брейеру прямо в глаза. – Сдается мне, она с самого начала перешла с вами на „ты“, не так ли? Предложила вам называть ее по имени?»

«Именно так. Еще, когда мы разговаривали, она смотрела мне прямо в глаза и касалась моей руки».

«Да, и мне это знакомо. Йозеф, когда мы первый раз встретились, я был совершенно обезоружен, когда я собрался уходить, а она взяла меня под руку и предложила проводить меня до отеля».

«Со мной она вела себя точно так же!»

Ницше напрягся, но продолжал: «Она сказала, что не хочет расставаться со мной так скоро, что ей просто необходимо побыть со мной подольше».

«Мне она говорила то же самое, Фридрих. А когда я сказал, что моей жене не понравится видеть меня идущим рука об руку с молодой женщиной, она рассердилась».

Ницше усмехнулся: «Представляю себе, как она среагировала на это. Она с неприязнью относится к конвенциональному брачному союзу – она считает это эвфемизмом для сговора женщин».

«Именно это я от нее и услышал!»

Ницше вжался в стул. «Она ни в грош не ставит все условности, за исключением одной – во всем, что касается мужчин и секса, она целомудренна, словно кармелитка!»

Брейер кивнул: «Да, но мне кажется, что мы можем неверно расценивать ее послания. Эта девушка так молода, почти ребенок, она еще не знает о том, как действует на мужчин ее красота».