Ирвин Ялом - Когда Ницше плакал

В воскресенье Брейер несколько раз отрепетировал этот ответ. Но сегодня он стал – каким-то странным образом, при всей двойственности его плана – искренним. Брейер знал, что лгать он не умеет. Хотя он должен был постараться не выдать грандиозную ложь – что все его предложение было всего лишь способом вовлечь Ницше в терапевтический процесс, – он принял решение говорить только правду обо всем остальном. То есть в своей речи он рассказал всю правду о себе, только в слегка преувеличенной форме. Он также постарался выбрать те проблемы, что наиболее близко перекликаются с тем проблемами Ницше, которые мучают его и о которых он не сказал ни слова.

На этот раз Ницше действительно растерялся. Он потряс головой, у него явно не было ни малейшего желания принимать участие в осуществлении этого плана. Но ему никак не удавалось сформулировать рациональное возражение.

«Нет, нет, доктор Брейер, это невозможно. Я не могу сделать это, у меня нет никакой подготовки. Подумайте, чем вы рискуете, – может получиться так, что все станет только хуже».

«Но, профессор, о подготовке здесь речи не идет. А кто подготовлен? К кому я могу обратиться? К терапевту? Такого рода лечение не относится к медицинским дисциплинам. К религиозному проповеднику? Стоит ли мне бросаться в эти религиозные сказки? Я, как и вы, уже разучился делать такие вещи. Вы всю свою жизнь размышляете над теми самыми проблемами, которые разрушают мою жизнь. К кому, кроме вас, я могу обратиться?»

«Сомнения относительно себя, жены, детей – что я об этом знаю?»

Брейер отозвался сразу же: «А старение, смерть, свобода, суицид, поиск цели – вы знаете об этом больше, чем кто бы то ни был! Разве не этим занимается ваша философия? Разве ваши книги не являются самыми настоящими трактатами об отчаянии?»

«Я не умею лечить отчаяние, доктор Брейер. Я изучаю его. Отчаяние – это та цена, которую человек должен заплатить за самопознание. Загляните в самую глубь жизни – и вы увидите там отчаяние».

«Я знаю, профессор Ницше, и я не жду от вас излечения, хватит и облегчения. Я хочу получить ваш совет. Я хочу, чтобы вы показали мне, как можно выносить жизнь, полную отчаяния».

«Но я не знаю, как рассказать вам об этом. И я не знаю, что посоветовать одному человеку. Я пишу для человечества, для рода человеческого».

«Но, профессор Ницше, вы же верите в научный метод. Если род, или колония, или стадо поражены неким недугом, ученый начинает с того, что изолирует и изучает единственную особь, после чего обобщает полученные данные применительно ко всему поголовью. Я провел три года, анатомируя крошечную систему внутреннего уха голубя, чтобы понять, как голуби удерживают равновесие! Я не мог работать со всеми голубями. Мне приходилось работать с единичными экземплярами. Только потом у меня появилась возможность обобщить мои открытия для всех голубей, затем для птиц и млекопитающих, в том числе и человека. Вот как это делается. Вы не можете поставить эксперимент на всем человечестве».

Брейер замолчал, ожидая возражений Ницше. Их не последовало. Он был погружен в раздумья.

Брейер продолжал: «На днях вы говорили о том, что по Европе бродит призрак нигилизма. Вы утверждали, что Дарвин превратил бога в атавизм, что мы убили Бога точно так же, как сами и создали его когда-то. И что мы уже не мыслим жизни без наших религиозных мифологий. Теперь я знаю, что говорили вы не совсем об этом – поправьте меня, если я ошибаюсь, – но мне кажется, что вы видите свою миссию в демонстрации того, что на основе этого неверия можно создать кодекс поведения человека, новую мораль, новое просвещение, которые придут на смену рожденным из предрассудков и страсти ко всему сверхъестественному». Он замолчал.

Ницше кивнул, предлагая ему продолжать.

«Вы можете не согласиться с терминологией, но мне кажется, что ваша миссия заключается в спасении человечества от нигилизма и от иллюзий».

Еще один едва заметный кивок Ницше.

«Так спасите меня! Поставьте эксперимент на мне! Я – прекрасный экземпляр. Я убил бога. Я не верю ни во что сверхъестественное, я тону в нигилизме. Я не знаю, зачем я живу! Я не знаю, как жить!»

Нет ответа.

«Если вы собираетесь разработать план для всего человечества или даже для горстки избранных, опробуйте его на мне. Попрактикуйтесь на мне. Посмотрите, что работает, а что нет, – это должно пойти на пользу вашему мышлению».

«Вы предлагаете себя в качестве подопытного кролика? – отозвался Ницше. – Вот как вы предлагаете мне отплатить вам?»

«Я готов рисковать. Я верю в целебную силу слов. Просто вспомнить всю жизнь в компании с таким знающим человеком, как вы, – вот все, что мне нужно. Это не может не помочь мне».

Ницше потряс головой, запутавшись окончательно:

«Вы думаете о какой-то конкретной методике?»

«Только это. Как я уже предлагал ранее, вы ложитесь в клинику под вымышленным именем, я наблюдаю за приступами мигрени и лечу ее. Посещая больных, я первым делом буду заезжать к вам. Я буду проверять состояние вашего здоровья и выписывать необходимые лекарства. Далее вы становитесь терапевтом и помогаете мне говорить о моих жизненных проблемах. Прошу лишь о том, чтобы вы выслушивали меня, вставляя любые комментарии. Вот и все. Больше я ничего не знаю. Нам придется по ходу изобретать нашу собственную методику».

«Нет, – твердо покачал головой Ницше. – Доктор Брейер, это невозможно. Должен признать, ваш план заинтриговал меня. Но он изначально обречен на провал. Я писатель, я не оратор. И я пишу не для всех, а для немногих».

«Но ваши книги не для немногих, – быстро отозвался Брейер. – Вы же сами высказываете презрение по отношению к тем философам, которые пишут только друг для друга, чьи труды оторваны от действительности, которые не живут по своим же философским принципам».

«Я не пишу для других философов. Но я пишу для тех немногих, за кем будущее. Я не приспособлен для того, чтобы сливаться с общей массой, чтобы жить среди людей. Мои навыки социального взаимодействия, доверие, забота о других давно уже атрофировались. Если, конечно, они вообще когда-то имели место быть. Я всегда был один. И я останусь один до конца. Я принимаю такую судьбу».

«Но, профессор Ницше, вы желаете большего. Я видел грусть в ваших глазах, когда вы говорили о том, что другие, может, прочитают ваши книги к двухтысячному году. А вы хотите, чтобы ваши книги читали. Я уверен в том, что какая-то часть вас до сих пор стремится быть среди людей».

Ницше прямо, без движения сидел на стуле.

«Помните, вы рассказали мне историю про Гегеля на смертном одре? – продолжал Брейер. – О том, что понимал его один-единственный студент, да и тот понимал его неправильно. Закончили вы словами о том, что вы на своем смертном одре не могли бы назвать ни одного студента. Так зачем ждать двухтысячного года? Вот он я! Ваш студент сейчас перед вами. Я буду студентом, который будет слушать вас, потому что моя жизнь зависит от того, пойму ли я вас».