Ирвин Ялом - Когда Ницше плакал

«Да, я согласился лечить ее-и никогда не обманывал доверия. Все грехи, которые прозвучат в моей исповеди, – это скорее мысли и фантазии, а не реальные поступки. Я, пожалуй, начну с психологического аспекта терапии.

Во время наших дневных встреч она автоматически входила в легкий транс, в котором обсуждала со мной – или, как она говорила, «высвобождала» – все волнующие события и мысли прошедших двадцати четырех часов. Этот процесс, который она называла «чисткой дымоходов», позволял ей чувствовать себя лучше в течение следующих двадцати четырех часов, но не сказывался на истерических симптомах. А потом однажды я напал на действительно эффективный терапевтический метод».

И Брейер рассказал, как он не только устранил каждый из симптомов, отслеживая момент первого их появления, но и в конце концов каждый аспект ее заболевания, помогая ей обнаружить и заново пережить его основную причину – ужас, вызванный смертью отца.

Ницше, который все это время делал пометки в своем блокноте, воскликнул: «Ваш метод лечения кажется мне выдающимся, удивительным! Возможно, вам удалось сделать важнейшее открытие в области методов психологического лечения. Также возможно, что это может помочь и в решении ваших собственных проблем. Мне нравится мысль о том, что вам может помочь ваше же собственное открытие. Ведь никто другой не способен помочь человеку, он должен найти в себе силы и помочь себе сам. Может, вы, как и Анна О., должны установить исходную причину появления каждой вашей психологической проблемы. Но вы говорили, что не рекомендуете мне применять этот метод при работе с вами. Почему?»

«Есть ряд причин, – в голосе Брейера звучала уверенность специалиста в области медицины. – Мое состояние сильно отличается от состояния Анны О. Во-первых, я негипнотабелен. Я никогда не переживал необычных состояний сознания. Это важно потому, что, по моему мнению, причиной истерии является травматическое событие, которое человек переживает в измененном состоянии сознания. Травмирующее воспоминание и повышенное корковое возбуждение существуют в альтернативном сознании, поэтому они не поддаются воздействию, не могут быть интегрированы и не стираются со временем под воздействием переживаний повседневной жизни».

Не прерывая свой рассказ, Брейер встал, разжег огонь и подложил еще одно полено. «К тому же, что, наверное, важнее, мои симптомы не имеют отношения к истерии: они не связаны с нервной системой или какой-либо частью тела. Запомните, истерия – женская болезнь. Мое состояние, мне кажется, качественно приближено к нормальному человеческому Angst или страданию. В количественном плане оно, разумеется, значительно более глубокое.

Далее, мои симптомы нельзя назвать острыми: они развивались медленно, на это потребовалось несколько лет. Загляните в свой список. Я не могу определить точный момент появления ни для одной из этих проблем. Но существует и еще одна причина, которая не позволяет использовать тот же терапевтический прием, который я применял в работе с моей пациенткой, – довольно неприятная причина. Когда симптомы Берты…»

«Берты? Значит, я был прав, предположив, что ее имя начинается на „Б.“?»

Брейер расстроенно закрыл глаза. «Боюсь, я сболтнул лишнего. Для меня очень важно не нарушать права пациента на конфиденциальность. А этой пациентки – особенно. Ее семья очень известна в обществе, к тому же все знают, что я лечу ее. Так что я очень старался как можно меньше рассказывать о моей работе с ней моим коллегам. Но оказалось, что называть ее придуманным именем здесь, с вами, трудно».

«Вы хотите сказать, что трудно говорить откровенно, постоянно пытаясь помнить о необходимости оставаться начеку, выбирать слова, чтобы не назвать не то имя?»

«Именно это я и хотел сказать, – вздохнул Брейер. – Теперь мне ничего не остается, кроме как продолжать называть ее настоящее имя, Берта, – но вы должны дать мне слово, что никогда никому не расскажете этого».

Немедленно услышав в ответ «разумеется», Брейер вытащил кожаный футляр для сигар из пиджачного кармана, предложил одну из них собеседнику. Тот отказался, и Брейер закурил сам. «На чем я остановился?» – спросил он.

«Вы говорили о том, что изобретенный вами терапевтический метод скорее всего не сможет оказаться полезным в вашем случае – что-то о „неприятной“ причине».

«Да, неприятная причина. – Брейер выпустил длинную струю голубого дыма, прежде чем продолжить свою речь. – Я был настолько глуп, что начал хвастаться своим эпохальным открытием. Я рассказал об этом случае нескольким своим коллегам и студентам-медикам. Но всего лишь несколько недель спустя, когда я был вынужден передать работу с ней другому терапевту, я узнал, что почти все эти симптомы вернулись. Представляете, в каком неловком я оказался положении?»

«В неловком положении? – переспросил Ницше. – Потому что вы оповестили всех об открытии, которого на самом деле могло и не быть?»

«Я частенько мечтал о том, чтобы найти тех людей, которые присутствовали на той конференции, и сказать им, что все мои выводы до единого были неверны. Я не удивляюсь, что меня беспокоит эта проблема, – моя зависимость от мнения моих коллег никогда мне не нравилась. Даже имея основания верить в их уважение ко мне, я не могу избавиться от ощущения, что я обманываю их, – вот еще одна проблема, которая мне мешает. Включите ее в ваш список».

Ницше покорно открыл блокнот и записал эту мысль.

«Но, что касается Берты, я не могу с точностью определить причину ее рецидива. Может получиться так, что мое лечение, как и лечение гипнозом, приносит лишь временное облегчение. Но нельзя исключить и ту возможность, что само по себе лечение было эффективным, но катастрофический итог разрушил все».

В руке Ницше снова появился карандаш: «Что вы имеете в виду под „катастрофическим итогом“?»

«Вы поймете это только тогда, когда узнаете, что произошло между мной и Бертой. Осторожничать с этим бессмысленно. Мне стоит просто, без прикрас, выложить все карты на стол. Я, старый дурак, влюбился в нее! Я стал просто одержим ею. Я не переставал думать о ней».

Брейер не мог не удивляться тому, насколько легко и на самом деле весело он рассказывал такие сокровенные вещи.

«Мой день состоял из двух частей – когда я был с Бертой и когда я ждал нашей следующей встречи! Я проводил с ней каждый день по часу, а потом даже начал навещать ее дважды в день. Когда я видел ее, меня охватывала сильнейшая страсть. Ее прикосновения вызывали сексуальное возбуждение».

«Зачем она прикасалась к вам?»

«Ей было трудно ходить, и она, когда мы гуляли, цеплялась за мою руку. Часто ее скручивали жестокие судороги, так что я должен был делать ей массаж бедерных мышц. Порой она так жалобно плакала, что мне приходилось обнимать ее, чтобы утешить. Иногда, когда я садился рядом с ней, она спонтанно входила в транс, клала голову мне на плечо и „прочищала дымоходы“ в течение часа. Или она клала голову в мою ладонь и засыпала, словно дитя. Во многих, многих ситуациях мне приходилось сдерживать сексуальное возбуждение».