Ирвин Ялом - Когда Ницше плакал

«А, дорогая фройлен! Как приятно видеть вас! Я уж и забыл!»

«Вы уже забыли меня, доктор Брейер!» «Нет, не вас. Я забыл, какое это удовольствие – видеть вас».

«Теперь смотрите внимательнее. Вот, взгляните сюда, – Лу игриво повернула головку сначала в одну сторону, потом в другую, – теперь сюда. Я говорила вам, что это мой лучший профиль? Как вам кажется? Теперь скажите мне – мне нужно знать, – вы прочитали мое послание? Вы не обиделись?»

«Обиделся? Разумеется, нет. Хотя, конечно, огорчился, что могу уделить вам лишь немного времени, скорее всего, где-то четверть часа. – Он предложил ей стул, и она опустилась на него – изящно, медленно, словно в ее распоряжении было все время мира. Брейер сел на стул рядом с ней. – Вы были в моей приемной. К сожалению, я не могу выкроить время сегодня».

Лу Саломе ничуть не расстроилась. Она, конечно, сочувственно кивала головой, но все равно создавалось впечатление, что ее совершенно не касается обстановка в приемной Брейера.

«Помимо этого, – добавил он, – мне еще нужно посетить нескольких пациентов на дому, а сегодня вечером у меня собрание в Медицинском обществе». «Ах да, цена успеха, герр профессор». Брейер все еще не собирался закрывать эту тему:

«Скажите мне, дорогая моя фройлен, к чему так рисковать? Почему бы вам не написать мне заранее, чтобы я мог назначить вам время. Иногда у меня целый день нет ни минуты свободной, иногда меня вызывают за город. Могло получиться так, что вы приехали бы в Вену и вообще не смогли со мной встретиться. Зачем рисковать – вы могли бы приехать зря!»

«Всю жизнь люди говорят мне, что я рискую. Однако до сих пор я никогда, ни разу не разочаровывалась. Посмотрите, сегодня, сейчас, я здесь, разговариваю с вами. Может быть, я останусь в Вене, и тогда мы сможем завтра снова встретиться. Так что объясните мне, доктор, зачем мне менять свои привычки, когда все получается так хорошо? А еще я слишком импульсивна, я часто не могу предупредить заранее, потому что я заранее не планирую. Я часто принимаю решения быстро и выполняю их сразу же.

Но, дорогой мой доктор Брейер, – безмятежно продолжала Лу, – я не это имела в виду, когда спрашивала, не обиделись ли вы на мое послание. Я хотела узнать, не обидел ли вас мой неофициальный тон, то, что я назвала себя по имени. Большинство жителей Вены чувствуют себя голыми без своих регалий, им кажется, что они в опасности, но у меня ненужная дистанция вызывает отвращение. Мне бы хотелось, чтобы вы называли меня Лу».

Господи, какая опасная женщина, да еще и провокаторша, подумал Брейер. Несмотря на то что он чувствовал себя не в своей тарелке, Брейер не мог придумать оправдание, которое не ставило бы его в один ряд с чопорными венцами. Внезапно он понял, в какое неудобное положение поставил Ницше несколько дней назад. Но они-то с Ницше были ровесниками, а Лу Саломе была вполовину младше него.

«Конечно, с удовольствием. Я никогда не буду стремиться ставить между нами барьеры».

«Хорошо, стало быть, Лу. Теперь, что касается ожидающих вас пациентов, могу заверить вас, что я испытываю одно только уважение к вашей профессии. На самом деле мой друг Поль Рэ и я часто обсуждаем возможность поступления в медицинское училище. Итак, уважая ваши обязательства перед пациентами, я немедленно перехожу к делу. Вы, разумеется, догадались, что сегодня я пришла к вам с вопросами и важной информацией относительно нашего пациента, если, конечно, вы все еще работаете с ним. От профессора Овербека мне удалось узнать только то, что Ницше уехал из Базеля на консультацию с вами. Больше я ничего не знаю».

«Да, мы встретились. Но скажите мне, фройлен, что за информацию вы приготовили для меня?»

«Письма Ницше – необузданные, бешеные, путаные… Иногда мне кажется, что он потерял рассудок. Вот они. – Она передала Брейеру пачку листов. – Я успела выписать для вас некоторые отрывки, пока ждала вас сегодня».

Брейер взглянул на первый лист, на котором аккуратным почерком Лу Саломе было выведено:

О, меланхолия… где то море, в котором действительно можно утонуть?

Я потерял даже то малое, что имел: мое доброе имя, веру в нескольких людей. Я потерял моего друга Рэ – я потерял целый год из-за ужасных мучений, которые терзают меня даже сейчас.

Прощать своих друзей труднее, чем своих врагов.

Написано было намного больше, но Брейер прекратил читать. Как бы ни восхищали его слова Ницше, он знал, что каждая прочитанная им строка – предательство по отношению к его пациенту.

«Ну что, доктор Брейер, что вы думаете об этих письмах?»

«Скажите мне еще раз, почему вы думаете, что я должен их читать?»

«Я получила их все сразу. Рэ не показывал их мне, но решил, что не имеет права на это».

«Но почему я обязательно должен их читать?»

«Читайте дальше! Посмотрите, что говорит Ницше! Я была уверена, что врач должен знать об этом. Он говорит о самоубийстве. К тому же многие его письма слишком путаные, может, он теряет возможность рационально мыслить. И потом, я всего лишь человек, а эти его нападки на меня – горькие и болезненные, – я не могу так просто от них отмахнуться. Честно говоря, мне нужна ваша помощь!»

«Чем я могу вам помочь?»

«Я уважаю ваше мнение – вы умелый наблюдатель. Вы думаете обо мне так же? – Она пролистала стопку писем. – Только послушайте: „бесчувственная женщина… бездуховная… неспособная любить… ненадежная… смутные представления о чести…“ Или вот еще: „хищница в шкуре домашней киски“, или, например, „ты – маленькая негодяйка, а я-то думал, что ты – воплощение добродетели и благородства“.

Брейер энергично покачал головой: «Нет, разумеется, нет, я так о вас не думаю. Но мы так мало знаем друг друга – наши встречи были короткими, делового характера. Как можно доверять моему мнению? Вам действительно нужна от меня помощь такого рода?»

«Я знаю, что большая часть того, что мне пишет Ницше, носит импульсивный характер, он пишет из злости, хочет наказать меня. Вы говорили с ним. И, я не сомневаюсь, говорили с ним обо мне. Я должна знать, что он действительно про меня думает. Вот о чем я прошу вас. Что он говорит обо мне? Он что, правда ненавидит меня? Он действительно считает меня таким монстром?»

Брейер помолчал какое-то время, обдумывая все скрытые значения вопросов Лу Саломе.

«Но я, – продолжила она, – задаю вам очередную порцию вопросов, хотя вы не ответили еще не предыдущие. Вы смогли убедить его поговорить с вами? Вы до сих пор видитесь с ним? Сдвиги есть? Нашли ли вы лекарство от отчаяния?»

Она замолчала, уставившись прямо в глаза своему собеседнику в ожидании ответа. Он чувствовал, как нарастает давление; давление исходило со всех сторон – от нее, от Ницше, от Матильды, от ждущих его пациентов, от фрау Бекер. Ему хотелось кричать.